Роман Злотников - Путь к Порогу

Длинноволосый юноша, стоявший у коней, проводил их взглядом, вздохнул, погладил по холке своего скакуна и снова обернулся к помосту.

Старик спокойно ждал нападавших — и под его взглядом ободрившиеся было деревенские буяны несколько стушевались. Кто знает, как повернулось бы дело дальше, если бы не Жирный Карл. Рыча, хозяин «Золотой кобылы» первым вскочил на ступеньки, а уж за ним повалили мужики.

Седобородый, на чьем плече все еще лежал Кай, взмахнул свободной левой рукой. Будто черная вода плеснула с его пальцев. Но капли не слетели вниз, а, замедлившись, вытянулись дымными нитями и за доли мгновения переплелись между собой, превратившись в темное полупрозрачное подобие извивающейся плети или сотканную из черного дыма змею.

Вздох ужаса пронесся над толпой.

Подчиняясь движениям руки старика, «плеть» неимоверно удлинилась, метнулась над головами завопивших от страха крестьян и, сжавшись, точно и резко сшибла в толпу успевшего подняться на помост Карла. Те, кто шел за ним, закопошились, запутавшись друг в друге, и «плеть» пошвыряла их, одного за другим, в самую гущу людской кучи.

Один, попытавшийся спрятаться под помостом, был извлечен дымной «змеей» за ногу и, словно дохлая жаба, откинут на край площади, где и остался лежать, едва постанывая не столько от боли, сколько от страха. Нога его, в тех местах, которых коснулась жуткая колдовская «плеть», густо дымилась, но дым был не черным, а красным. Осознав, что таким образом кровоточит подранная, будто жесткой теркой, кожа, пострадавший оглушительно заорал.

— Колдун! — завопил кто-то. — Люди добрые, спасайтесь, колдун!

Марал, разинув рот, растопырил руки. То ли он попытался спрыгнуть с телеги, то ли сделать что-то еще, но ноги его подкосились, и он грузно шлепнулся задницей в ворох соломы. Староста наверняка раздавил бы несчастного Сэма, если бы тот заблаговременно — когда еще только выросла из руки старика страшная черная «змея» — не сполз под телегу.

— Колдун! — кричали в толпе.

Услышав эти крики, старик нахмурился. Он снова взмахнул рукой, «плеть», оторвавшись от его пальцев, взлетела высоко в небо и там истаяла. Вслед за этим седобородый закинул полу своего плаща на плечо, обнажив блеснувший на поясе меч. Длинную рукоять меча венчала массивная голова виверны. И так — в распахнутом плаще, неся на плече бесчувственного мальчика, — старик медленно, давая возможность крестьянам убраться со своего пути, спустился с помоста.

— Болотник! — вдруг заорал кто-то, и этот крик был подхвачен многими голосами: — Болотник! Это болотник!..

И тогда те, кто еще не разбежался с площади, кинулись в разные стороны. Мыча и встряхивая головой, полз к телеге Жирный Карл. Правая сторона его лица исходила тянущимися вверх красными тающими нитями. Пошатываясь и держась за спину, спешно ковылял в сторону, противоположную деревне, потерявший свою плетку нездешний мужичок. Староста Лысых Холмов Марал так и остался сидеть на телеге.

— Болотник… — хриплым шепотом повторял он. — Это же болотник!.. Надо же… болотник…

Старик отнес мальчика к лошадям. Юноша бережно принял обмякшее тело и, подождав, пока старик усядется на своего скакуна, передал ему мальчика. Спустя несколько мгновений два всадника направились обратно — в харчевню «Золотая кобыла».

Глава 5

Каю снился странный сон. Будто бы и не было вовсе ничего ужасного, что приключилось с ним в последние дни. Будто бы он снова оказался в харчевне «Золотая кобыла», но не на дворе, не в конюшне или на кухне, а в трапезной. Он сидел на скамье за одним из столов, и какой-то человек, по виду старый, с седой бородой, но сильный и обладающий ясным голосом, в котором не слышалось ни нотки старческого козлиного дребезжания, поддерживал его. И пуста была трапезная. Кроме самого Кая, старика и еще какого-то молодого мужчины с длинными темными волосами, ниспадавшими ниже плеч, никого в трапезной не было.

Вот подошла Лыбка. Не обычная, растрепанная и крикливая Лыбка, а какая-то новая — очень тихая, глядевшая в пол.

— Бульона с гренками, — приказал ей длинноволосый и добавил, обращаясь к старику: — Не меньше двух дней у него и крошки во рту не было.

— Три, — уверенно сказал старик.

— Так у нас… господин… — едва слышно выговорила Лыбка, — бульона-то отродясь… не бывало.

— Так свари! — коротко ответил старик.

Лыбка опрометью кинулась прочь из трапезной, но седобородый остановил ее:

— Погоди. Принеси сначала воды и красного вина. Потом Кай пил окрашенную вином воду и чувствовал, как это питье возвращает ему силы, а вместе с тем и способность мыслить. Какие-то сомнения закопошились в его голове. Сон все это или явь?

Темный и холодный подвал… Потом свет масляного светильника… И оскаленная харя Жирного Карла, с шипением выплевывающая слова, из которых получалось, что он, Кай, едва не убил Сэма… А потом — всплывший в памяти страшный разговор, подслушанный на опушке леса… И снова приступ бешеной ярости, выплеснувшийся в дикий крик… Побои… Здоровенные кулачищи, вылетающие из расцвеченного кровавым светом полумрака… И мечется на фитиле огонек, бессильно пытаясь разогнать тьму…

Так все это было на самом деле? Или?..

Суд и лживые слова всех этих гадов… Их мерзкие рожи, на которых читались только ненависть, презрение и гадливость и лишь на некоторых — равнодушие… Потом — яркий день и шум толпы… Наказание уже свершилось? Но кто тогда эти люди — старик и юноша? И куда подевался Жирный Карл и этот недорезанный урод Сэм?.. Как же он их всех ненавидит!..

Кай пытается спросить у старика, что все это значит, и куда пропали Карл с Сэмом, и что случилось со служанкой? Но язык не может выговаривать слова, даже голова с трудом поворачивается и все норовит упасть на грудь.

Непривычно тихая Лыбка приносит большую тарелку с горячим бульоном, и сознание Кая снова меркнет. Непослушной рукой он берет ложку, проглатывает раз, другой — и ложка вываливается из его рук. Затем опять появляется у его рта — это уже старик кормит его. Но бульон выливается на грудь. Нет сил, чтобы глотать, нет сил даже на то, чтобы почувствовать боль от ожога.

И все проваливается в темную муть.

Кай проснулся в теплой и мягкой постели, но комнату, где стояла кровать, узнал не сразу. Он переводил взгляд с маленького окна, на котором трепетала от утреннего ветерка занавеска, на грубо сколоченный табурет в углу, с табурета на закрытую дверь — и обратно. Комната казалось ему очень знакомой, и в то же самое время он не мог понять, где он все это видел.