Кузина - Галанина Юлия Евгеньевна
– До этого далеко, – светло улыбнулся председатель. – Тебе ли сейчас думать о будущем сердца миров?
– А я так время тяну, – объяснила я. – И кстати, непростительно глупо рассказывать жертве о способах её умерщвления. Любой палач вам скажет, что сначала надо дело сделать, а потом пускаться в длинные пространные рассуждения.
– Живой жертве – да, а над мертвым телом можно и порассуждать. Тебя уже нет, как ты не понимаешь? Ты лишена магии. Почтенный Сердар Саиф по поручению трибунала проследит, чтобы всякое упоминание тебе исчезло. Тебя нет и не было. Так надо. Ты же сама понимаешь.
Я бы не удивилась, если бы в этот момент Сердар не проскрипел своё знаменитое: «Яблоки достаются только победителям!» Но он молчал. А куда он против трибунала? Сделает всё, что велят. Он боится лишиться магии. Ну пусть и черпает её полной мерой во всю силу оберегов. У каждого своя правда.
– Глупо всё это… – поморщилась я. – Слишком сложно. А всё, что сложно, легко ломается о какую-нибудь мелочь. Так что он меня вытащит, вынуждена вас разочаровать.
– Не успеет, – пообещал председатель трибунала. – Ты не представляешь, где тебе предстоит существовать. А я представляю. Всё, пора, рассвело. Глаза закрой, не так больно будет. Именем Тавлеи привожу приговор в исполнение.
Знакомое чувство оцепенения охватило меня, как тогда, в кабинете Сердара, закружился перед глазами напоследок разноцветный хоровод моих бабочек. Потом потемнело.
* * *Углубленная в воспоминания, я шла, шла и незаметно поднялась к невысокому перевалу, отделяющую долину нашей безымянной золотой речки от другой, такой же безымянной и такой же золотой.
День заканчивался, солнце садилось, низкими косыми лучами освещало напоследок всё вокруг, делая молодые листья деревьев и кустов, лепестки весенних цветов яркими, светящимися.
Дальше идти не было смысла. Я просто поднялась на перевал, на высшую точку, с которой были видны обе долины, по которым змеились реки и были раскиданы голубые пятна озёр, и коротала вечер, разглядывая сверху речку, проплешину просеки, тёмные ямы, барак в стороне.
Место как место, зря меня председатель трибунала пугал, и здесь люди живут. А некоторые – так неплохо живут, арфы заводят и ярких птичек. Для многих Тавлея каторгой покажется, после здешнего раздолья. А тавлейская магия… С ней, конечно, проще – но и без неё терпимо. Зря Сердар так боится её потерять.
Солнце зависло над зубчатой линией гор. Стало резко холодать. Похоже, ночью будет заморозок, привет от зимы.
Пора, хватит мёрзнуть. Теперь я знаю, где спрятана частица меня. Надо просто задать один вопрос, который, по уму, следовало задать давным-давно. А получилось как обычно.
Но теперь я знаю очень и очень многое, знаю даже, что в нужном мне мире сейчас утро, а не вечер.
Пора.
– Приветствую вас, дражайший Кузен! Вы почему-то молчите, а я по вам так соскучилась! – легко пробилась несокрушимая броня немагического мира.
А тавлейская магия здесь и не причём. Во мне есть запасы истинной магии, полученной самым естественным на свете путём.
– Чувствую, вы нашли ключик, дражайшая кузина? – поборол-таки удивление Кузен. Я-то думала, сильно удивится.
– Почти. А скажите мне, дорогой Кузен, с чего вам вообще пришло в голову меня искать?
Наступила недолгая пауза.
– Я наткнулся дома, в Бетельгейзе, на сломанную золотую бабочку. Явный оберег. Хотел вернуть владелице. И не смог обнаружить в Тавлее даже её следов, – услышала я спокойный голос. – Это было, по меньшей мере, странно. Забрал бабочку с собой сюда, запомнил её ауру. Искал в мирах схожую. Нашёл кузину, почему-то сосланную на рудники в немагический мир. Всё просто.
– Левое крыло, нижнее полукрылие: сапфир, бирюза, бирюза; сердолик, янтарь, жемчуг; янтарь, раух-топаз, янтарь, – выговорила, как заклинание, я.
– Левое крыло, верхнее полукрылие, – продолжил дракон души моей. – Аметист, сапфир, сапфир, раух-топаз; аметист, алмаз, алмаз, раух-топаз, раух-топаз; сапфир, янтарь, сапфир, раух-топаз, изумруд, аметист; янтарь, янтарь, раух-топаз, рубин, янтарь, рубин.
– Правое крыло, нижнее полукрылие: раух-топаз, раух-топаз, янтарь; сердолик, сердолик, янтарь; янтарь, изумруд, сапфир, – отпарировала я.
– Правое крыло, верхнее полукрылие: аметист, янтарь, рубин, сердолик; изумруд, жемчуг, сапфир, рубин, сапфир; янтарь, янтарь, раух-топаз, янтарь, раух-топаз, раух-топаз; алмаз, раух-топаз, раух-топаз, рубин, янтарь, раух-топаз, – поставил он окончательную точку.
Ждущая нашлась.
– Руку дай, – попросила я, улыбаясь.
Протянула вверх, к наливающемуся ночной темнотой небу ладонь, почувствовала, как тянется мне на встречу другая, крепко обхватывает и поднимает над землей, легко выдёргивает из этого мира.
Пронеслись мимо, спрессовались миры и межмирья, осталась далеко позади земля, не тающая и летом, переполненная золотом, способным удержать даже магию.
Потом коснулся лица чужой ветер, сомкнутые веки уловили тепло солнечных лучей, всё верно, там был вечер, здесь – утро…
Распахнула глаза и увидела другие, в их зрачках отразилась я, совсем как в прошлую встречу, только тогда были ажурные бабочки на волосах и не было рудничных лохмотьев, тогда была впереди одна ночь перед очередным расставанием, а теперь позади почти жизнь, совсем другая жизнь.
Глаза дракона души моей улыбались. Смотрела бы и смотрела, как он улыбается. Носки ему, что ли, связать…
– Хочу помыться и поесть, – начала обживать я новый мир.
ЭПИЛОГ
Маленький конопатый гном, сопя, топал по одной из старых выработок, которыми его народ пользовался как дорогами в недрах гор. На спине его был закреплен мешочек с едой. Сегодня был великий день, – впервые малышу разрешили отнести обед отцу, благо, что забой был неподалеку от жилища. Этого дня он ждал давным-давно. Целую вечность.
Раньше его не пускали, потому что далеко и опасно. Но неожиданно отец наткнулся на многообещающую жилу в выработке, которую давным-давно считали пустой. Боясь спугнуть горняцкую удачу, дневал и ночевал теперь там, и мама разрешила. Вручила мешок с обедом и велела идти смело, помня о том, что он, малыш, гном из славного и знаменитого рода.
Маленький гном и не боялся: фонарь у него был заправлен маслом полностью, да и без фонаря бы он не заблудился, уж здесь они хаживали-перехаживали, даже на ощупь можно узнать, где проходит пласт осадочных пород, где закончились известняки и пошли граниты вплоть до вкрапления кварцевой жилы. Тут даже грудной младенец не заблудится, не то что он, уже большой гном.
До отцовского забоя осталось совсем немного, когда началось непредвиденное. В ушах зазвенело и закололо, стены туннеля затряслись мельчайшей дрожью.
«Горнотрясение!», – испугался маленький гном.
И растерялся, не зная, что же делать дальше. В его жизни такого ещё не было.
Замигал впереди огонек – по проходке навстречу, гулко топая огромными сапогами, тяжело бежал отец, и фонарь в его руке раскачивался. Как не был испуган малыш, но сердито сообразил: мама предупредила отца заранее, что он придёт. А он-то верил, что отец не знает и ка-а-ак удивится…
Гном подхватил малыша и понёс в сторону своего забоя. Далеко убежать им не удалось: в ушах визжало невыносимо, пришлось упасть наземь и прикрыть голову руками.
«Золотой Змей» идёт!" – объяснил гном сыну. И про себя подумал, уж не к его ли новой жиле приманило горного странника.
Визг резко оборвался, точнее, перешел в гул: в каменной стене возникло ровная круглая дыра, из которой пошёл, вспухая, вываливаться, локоть за локтем, чудовищный золотой червяк. В пустом пространстве проходки жвалы его, не встречая камень, работали вхолостую. Тело червя ходило ходуном, отдельные сегменты его то истончались, то разбухали многократно. Червь пересек выработку и, не замедляя движения, вгрызся в камень. Снова всё кругом завизжало и затряслось.
