Инферно - Doktor
Внезапно он увидел перед собой другую девушку. В этом видении девочка Ника, приходившая к нему вместе со Славкой, смотрела на него и укоризненно покачала головой. Волны схлынули, словно разбились о скалистый берег. Александр, утвердившись на ногах, оглядел необозримую безжизненную пустыню вокруг себя и понял, что ему нужно выбрать направление, куда идти: к Нике, или туда, в пустыню… Необходимость такого выбора заслонила второстепенное, отделив его от всего остального мира.
Конец первой части
Часть 2
Глава 1
По стеклу стекали крупные капли, оставляя дорожки размытой пыли, налипшей за душное пыльное лето и зиму. Ранняя в этом году весна полностью овладела городом, затянув небо обложными тучами и поливая тротуары затяжным нудным дождем. По всем приметам, непогода пришла надолго, возможно на несколько дней, а может, на всю неделю. Скрюченные под бременем ненастья, голые деревья стыдливо разбежались по углам, прижимаясь к высокому забору, словно и они стремились скорее покинуть это негостеприимное заведение. Сквозь решетки вообще трудно смотреть на мир, а в такую непогоду и подавно.
На широком подоконнике, положив подбородок на сведенные колени, сидела девушка, почти девочка. Серая больничная пижама не по размеру, балахоном висевшая на ней, цветом и формой своей вписывалась в унылый окружающий мир дополнительной минорной нотой. Она знала, что врачи, увидев, как она сидит на подоконнике, непременно будут ругать ее и, скорее всего, даже накажут. Возможно, закроют в палате одну на весь день, однако ей было все равно. Какая разница, если, даже находясь в окружении многих людей, она все равно оставалась одна. Катеньке казалось, что весь этот мир ополчился на нее, задался целью до крови, до незаживающей раны расковырять едва зарубцевавшуюся после обрушившегося на нее горя душу. Она, до душевного надрыва тяжело, пережила гибель отца — военнослужащего. Подорвавшегося, как ей сказали, на мине. Через три месяца после тихо угасла мать и, так получилось, что она осталась один на один с бездушным и жестоким миром, сортирующим людей по одному ему ведомым критериям. Постепенно, она не привыкла, но смирилась с новой данностью. Тем более, детский дом не принес ничего нового в ее невеселую, потускневшую после гибели самых дорогих людей жизнь. Она воспринимала его почти спокойно, как неизбежное зло, дополнительный фон, подцвечивающий серым ее и без того безрадостные и одинокие, до обидного долгие дни и вечера. Вместе с тем была ему благодарна за то, что научил встречать трудности лицом к лицу, превратив ее из доверчивого «домашнего» ребенка в осмотрительного и осторожного подростка, привыкшего надеяться только на себя и готового, как ей казалось, к любому удару судьбы. Куда уж больше, рассуждала она, но, как оказалась, ошибалась.
Предыдущие этому дню месяцы прошли как в родственном сумасшествию кошмаре, сошедшем со страниц Эдгара По. Все началось с того, что она обнаружила себя держащей в руках пистолет, направленный на молодого мужчину, сидящего в окружении незнакомых ей людей и мирно беседующего с ними. Она не стала, не захотела стрелять, несмотря на то, что злой и настойчивый шепоток увещевал, а потом заставлял, жестко требуя: «Стреляй!». Она смогла заставить замолчать этот назойливый голос, доказав себе и всем, что не кукла на ниточках. К ее удивлению, ей помог в этом сам мужчина, в которого она должна была стрелять. Его реакция, неожиданно теплая и мягкая, и прозвучавшая в голосе необъяснимая, почти отеческая забота, давно не ощущаемая ею, прибавила сил и заставила потускнеть навязчивый бред, завладевший, было, сознанием. Она позволила забрать у себя, или, даже, сама выкинула оружие, не сопротивлялась, когда этот чужой мужчина мягко, но властно усадил ее на скамейку беседки. Боялась только выпустить его руки, молила об одном, что бы он не отпускал ее, и не прекращал говорить вроде бы обычные слова, смысл которых она не улавливала, но которые успокаивали ее, ограждали от возвращения кошмара.
Несмотря на ее немую мольбу, мужчина выпустил таки ее ладони из своих, и кошмар вернулся. Вернулся в почти полной тишине и брызгах крови падающего на асфальт человека, так по доброму отнесшегося к ней. Растирая кровь по щекам, Катенька не могла остановиться и, несмотря на то, что окружающие, кажется, пытались успокаивать, истеричные рыдания сотрясали ее до тех пор, пока неведомый кто-то не вколол лекарство, разом утяжелившее веки и отключившее от остального мира.
Потом разные люди задавали ей вопросы, она как могла честно отвечала на них, но ее личный кошмар, хохоча и кривляясь, все сильнее погружал Катеньку в бездну отчаяния. Она видела, чувствовала, что, несмотря на правду, которой решила строго следовать, ей не верят. Чем больше она говорила, чем сильнее настаивала на своем, тем сильнее разделяла ее и всех остальных людей, общавшихся с нею, пропасть непонимания.
Неизвестно какими критериями руководствовалось следствие, обвинившее ее в соучастии в покушении на убийство сотрудника ФСБ, а затем и суд, вынесший утвердительный вердикт и, одновременно, признавший, что она действовала в состоянии аффекта под воздействием расстройства психики. Ходатайствовать за сироту было некому, но в результате, неожиданно для всех вместо исправительного учреждения для несовершеннолетних уголовников, она оказалась в специализированной больнице, куда помещались преступники, признанные судом невменяемыми. Радовало одно: ее поместили в отдельную палату и оставили в покое, не настаивая на принудительных мерах лечения, предписанных судом. Что послужило тому причиной, ей было неизвестно, да и, если честно, не интересовало, как уже не интересовало ничто иное. Не пристают, и ладно. Отстраненно Катенька отмечала направленные ей в спину похотливые взгляды дюжих санитаров, но, словно какая-то сила ограждала ее от этого вида неприятностей, в прямом общении с нею они были на удивление вежливы. Для санитаров психиатрической лечебницы, конечно. Возможно, будь она немного менее опустошена, ее заинтересовал бы этот феномен, но девушка была настолько равнодушна к творившемуся вокруг, что ей было бы все равно, даже вздумай они реализовать свои тайные вожделения. Так, по всей видимости, ощущает себя живой мертвец, замурованный в склепе. Слишком уж много горя выпало на ее долю, поэтому неведомые защитные силы организма притупили чувства и устранили эмоции, оберегая от эмоционального всплеска, грозившего окончательно погасить сознание.
Катенька машинально выполняла необходимый минимум дневных дел, придерживаясь распорядка, установленного в клинике. Оставаясь одна, она часами неотрывно смотрела в окно своей палаты. При этом девушка не испытывала никаких чувств. Глядя в окно, она не искала новизны и не пыталась внести разнообразие в размеренно унылое течение времени.
