Марина Дяченко - Скрут
Игар сжал зубы и подхватил женщину на руки; незажившее плечо дернуло, да так, что он еле сдержал стон.
Венок соскользнул с ее головы – она не заметила. Она не сопротивлялась, бормоча что-то о памяти и о ледяной воде, а он нес ее все скорее, потому что боль в руке становилась все жарче, а впереди уже маячил стог сена; в этот момент ему плевать было на сельчан, которых, конечно, через несколько минут набежит видимо-невидимо. У него есть эти несколько минут, он должен лишь убедиться, что эта женщина – не Тиар…
При этой мысли он ощутил нежданный приступ отчаяния. Вот ведь как сильна проклятая надежда, желание верить; что он почувствует, если, разорвав ее серую рубаху, не увидит под лопаткой этого самого родимого пятна?!
Он усадил женщину в сено; она казалась удивленной, но не испуганной. Волосы тонкой вуалью закрывали ей лицо – она беззаботно дула на них, по-девчоночьи раздувая щеки:
– Ты – из далекой страны? Из далекого леса?
– Да, – ему вдруг стало стыдно. Он причинит ей страх, может быть, унижение…
– Я из далекого леса, – он зашипел сквозь зубы, пытаясь найти удобное положение для подраненной руки. – Я – серый волк.
Подкатывающий приступ нервного смеха, несвоевременного и глупого, заставил его быстро-быстро задышать. Вдох-выдох…
Он развернул ее лицом к стогу, раздвинул пышные волосы и нашел шнурок-завязку на воротнике – вот как просто, оказывается. И не надо ничего рвать…
В этот самый момент он почувствовал полный ненависти взгляд. Будто кто-то всадил ему в затылок раскаленное шило.
Несколько секунд он пытался выбрать – довести ли дело до конца и обнажить ей спину либо сдаться и оглянуться; потом выбор сам собой отпал. Онемевшие пальцы выпустили кокетливый, с кисточками шнурок; закусив губу, Игар обернулся.
Человек был невысок и тощ, куртка его оказалась не сшитой, а грубо сплетенной из толстых шерстяных ниток; лицо казалось медным – от загара и от злости, потому что, при всей внешней невозмутимости, человек был исключительно зол. Сузившиеся глаза непонятного цвета прожигали Игара насквозь.
Игар молчал. Женщина завозилась в сене, тихонько засмеялась и села, рассеянно убирая с лица спутанные волосы; где-то там, далеко у заборов, толпились люди. Будет о чем поболтать в трактире…
Человек смотрел; Игар с необыкновенно точностью вспомнил ту картинку на стене обвалившегося дома: круглолицый парень, перепуганный до смерти, даже, кажется, слюна на нижней губе… Так никакой художник не изобразит, никто и не рисовал его, беднягу; «рисуночек есть – а человечка нету, во как!..»
Игар молчал.
Обладатель плетеной куртки медленно остывал. Лицо его из медно-красного становилось просто загорелым; возможно, на трезвую голову господин колдун придумает похотливому негодяю кару пострашнее. Игар с удивлением понял, что ему все равно – он согласен хоть на вечные муки, только бы ему позволили проверить, не Тиар ли сидит рядом с ним в сене и напевает под нос детскую песенку. Такое вот извращенное любопытство…
– Мы хотели пойти к холодному ручью, – ломким мальчишеским голоском сообщила женщина. – Там трава, и белый конь ходит…
Колдун протянул руку:
– Иди сюда…
Голос его был когда-то сорван и с тех пор так и не восстановился.
Женщина легко поднялась; колдун прошептал ей что-то на ухо, и она пошла прочь – не оглядываясь, ступая по-прежнему легко и горделиво, как и должна ступать полевая царевна – хоть и босиком по колкой стерне…
Колдун снова посмотрел на Игара. На этот раз холодно-оценивающе. Игару сделалось зябко от этого взгляда.
– Ее зовут Тиар? – спросил он шепотом.
Неизвестно, удивился ли колдун. Теперь, овладев собой, он спрятал все свои чувства глубоко и надежно.
– Ее зовут Тиар? – повторил Игар с нервной, тоскливой улыбкой. У нее на спине родимое пятно? Как ромб? Скажите, мне очень нужно…
Колдун быстро шагнул вперед. Игар ожидал синей молнии из протянутой руки – вместо этого обладатель плетеной куртки сильно и больно ударил его кулаком в лицо.
Стенки погреба, любовно выбеленные известью, хранили воспоминание о шестерых неудачниках – четырех насильниках и двух глупых ухажерах, просто подвернувшихся под руку. Все портреты казались нарисованными углем.
Колдун стоял у крутой лестницы-выхода, беспечно покачивая фонарем, давая Игару возможность рассмотреть все в деталях: и выпученные глаза, и разинутые рты, и беспорядок в одежде – двоих возмездие застало с непотребно спущенными штанами… И свободное место на белой стене Игар тоже мог внимательно рассмотреть.
– Маги действительно так могущественны?
Он не узнал собственный голос – сухой, бесцветный, какой-то гнусавый – наверное, из-за разбитого носа; колдун глядел по-прежнему равнодушно и ничего не ответил.
Игар прикрыл глаза, пережидая боль в плече. С трудом, как старик, опустился на пол у стены:
– Маги… все могут. Маги умеют превращать сдобные пирожные в говорящих скворцов… Наверное, они умеют истреблять скрутов. Отвратительных скрутов, похожих на огромных пауков. Да?
Колдун мигнул. Всего лишь на мгновение опустил веки; взгляд его оставался холодным и неподвижным.
– Там, где я вырос, – медленно сообщил Игар, – там… почти нету колдунов. Магов то есть… Нету.
– Зато есть скруты, – вкрадчиво предположил вдруг колдун. Игар вздрогнул:
– Да… Скруты. Они есть.
Некоторое время оба молчали. Погреб был отменный, глубокий и холодный, чистый и вместительный – однако продуктов здесь, кажется, никогда не хранили. Только два пузатых бочонка стояли в дальнем углу, и все пространство между ними было затянуто паутиной; Игар передернулся и отвел глаза.
– У тебя в плече сидела арбалетная стрела, – сухо сообщил колдун.
Игар проглотил слюну:
– Да…
– У тебя на шее храмовый знак.
Игар опустил голову:
– Да… Я служил Птице.
– Птица отреклась от тебя? – предположил колдун, и на этот раз в ровном голосе померещилась насмешка.
– Я… отрекся…
Игар замолчал. Он отрекся от Птицы только однажды – перед тем, как ступить вслед за Илазой на Алтарь.
– Твое имя?..
– Игар…
Глаза колдуна сверкнули:
– За твою голову дают двести шестьдесят золотых монет!
Игар скорчился. Вжался в стену, втянул голову в плечи:
– Двести…
– Двести шестьдесят.
Игар застонал сквозь зубы; несколько секунд колдун разглядывал его, потом маска бесстрастия дрогнула, и края темного рта удовлетворенно поползли к ушам. Игар понял, что собеседник смеется.
– Вам так нужны эти деньги?!
Колдун не ответил. Лестница заскрипела под его тяжелыми шагами; поднявшись до половины, обладатель плетеной куртки повесил свой фонарь на ржавый крюк в потолке:
– Свет тебе оставлю… Поболтай с этими ублюдками. Они тебе объяснят – про магов, про скрутов, про деньги и в особенности про беззащитных женщин… Счастливо оставаться.
Счет времени он потерял сразу же и решил ориентироваться по свечке за стеклом фонаря – однако воск таял до странности медленно. Игар решил в конце концов, что это и не воск вовсе, а некое доступное лишь колдунам вещество; так или иначе, но снаружи могла пройти ночь, или сутки, или два часа, а здесь, в любовно выбеленном погребе, царила вечная полночь.
Он сидел в дальнем от рисунков углу и безостановочно бормотал молитву Птице. Он изгонял из памяти все слышанные в детстве истории про колдунов и подвалы, про способ казни, когда от запираемого на ночь в специальном месте узника наутро остается восковая фигурка, или деревянная статуэтка, или набитая тряпками кукла; он пытался не думать об этом, но слышанные некогда россказни лезли из всех щелей, как крысы. Фонарь ровным желтым светом освещал темные фигуры на белой стене Игар ждал, когда они сойдут к нему и превратят в подобного себе, в изображение на известке, в тень…
А они, нарисованные, действительно были ублюдками. Особенно тот, что оказался крайним справа – Игар старался не смотреть на него, но взгляд возвращался, как муха на мед. Одутловатое лицо с жирными похотливыми глазками, нечистая борода, толстомясые руки, расстегивающие пояс; Игару казалось, что эти руки трясутся от грязного вожделения. Он содрогался от отвращения и отворачивался – но рядом на стене изображен был круглый старикашка со сладкой улыбкой, слипшимися волосами, потным носом и слюной на нижней губе, и Игар еле сдерживал приступ тошноты. А дальше глядел со стены симпатичный мужчина с широким добрым лицом такому кто угодно доверит жену или сестру, ведь при жизни тот масляный огонек, что обезображивает сейчас нарисованные глаза, наверняка не был заметен так явно… Звериная похоть под маской добропорядочного отца семейства, никаких тебе слюнявых губ, все шито-крыто…
Женщина-ребенок в сером балахоне до пят, полевая царевна… и эти хари? И он, Игар, в их числе, наказанный за то же самое?!
