Ольга Онойко - Море Имен

Тут и папа увидел.

— Ах ты ж мать твою за ногу! — зычно разнеслось над спящим посёлком. Ясень взрычал, бросил сумки на землю и поскакал к своему участку.

Забор покосился и обвалился, кое-где его не было вовсе — наверно, разобрали на дрова. Участок порос бурьяном в человеческий рост, сорняк задавил не только ягодные кусты, но даже яблони. Ясень кабаном проламывался сквозь него, громко и смешно ругаясь. Он совсем не матерился, поэтому Иней не испугался.

Кажется, ночевать им было негде. Но это Инея тоже не пугало. Папа же здесь. Он бывалый. Он разберётся.

Ясень вывалился из зарослей бурьяна, угодил ногой в яму, упал на четвереньки и снова зарычал, озираясь, как тигр.

Иней выжидал, недоумённо на него посматривая. Ясень наткнулся на сына взглядом и мрачно сообщил:

— Вот так всегда. Пока главный герой ищет Шамбалу, изучает кунфу и строит планы по захвату мира, у него сгорает дача. Трагифарс! Катарсис! Сколько труда вложено! Даже печь развалилась. Ты почему мне не сказал, Инька? Ехали мы, ехали, а ты как партизан.

Иней жалобно поднял брови.

— Я думал, мы на другую дачу едем, — неловко сказал он. — Я думал, ты знаешь. Она, дача, давно сгорела…

— У меня же амнезия была, — укорил Ясень, — откуда бы я знал-то? Ладно, — закончил он и поднялся на ноги, отряхивая ладони. — Как оно ни есть, а спать пора… да и не ужинали мы. Я-то что, а тебе ужинать надо.

Есть Инею не хотелось, он боялся, что среди ночи достать ужин будет сложно, но возражать папе не стал.

Папа выбрался на дорогу и задумался, потирая подбородок.

— На дачу мы всё равно доедем, но завтра, — странно сказал он. — А сейчас есть альтернатива. Либо отпираем чью-нибудь чужую дачу и ночуем там, либо идём спать в лес, в палатку. Тебе как больше нравится?

Иней удивился. Папа ходил с маленькой сумкой, в которую палатка никак не могла поместиться. Совершенно непонятно было, откуда он её возьмёт. Но папа мог всё, и Иней даже не стал спрашивать, а сразу начал выбирать. Он немного боялся палатки, потому что не знал, как это, но забираться в чужой дом ему очень не хотелось. Это было похоже на воровство. Поэтому он сказал:

— Палатка — это здорово.

— Вот! — обрадовался папа, — вот сын мой! Ну, пошли!

Он подхватил сумки, выудил из своей фонарик и направился прямиком в лес. Иней поспешил следом, не переставая удивляться. Если папа не знал, что дача сгорела, откуда он знает, что рядом в лесу есть палатка? И чья это палатка?

Идти оказалось трудно. Тропка скоро кончилась, пропала в малиннике, а за малинником под ногами захлюпало болотце. Папа пёр вперёд как танк или медведь, насвистывал что-то себе под нос, шарил по лесу лучом фонарика и время от времени окликал Инея, спрашивая, не отстал ли он.

Иней не отставал.

Под конец он совсем запыхался. Смотрел только себе под ноги, даже фонарика не видел — шёл по папиному следу. И едва только Инею показалось, что он сейчас упадёт, как они с папой вышли на поляну — широкую, твёрдую и красивую, как нарисованная. Точно стражи, поляну обступали могучие замшелые стволы. Мягкая трава сладко пахла, в сторонке журчал ручей. Подул слабый ветерок, и листва зашумела, на траве покачнулись едва заметные тени. «Посветлело», — отметил Иней и решил, что вышла Луна.

Он поднял голову. Луны не было. Нежно сияли облака, странно светлые в темноте.

Папа прошёл вперёд и зажёг ещё два фонарика — один у входа в палатку, один на краю навеса. Иней поторопился к нему и стал жадно разглядывать их ночное пристанище.

Палатка тоже оказалась очень красивая, серебристо-зелёная. В бледном, волшебном облачном свете она мерцала, как трава на поляне. Под навесом чернело аккуратное кострище, на вкопанных в землю колышках лежала перекладина, на перекладине висел котелок. Папа нырнул в палатку и вытащил пластиковую бутылку с пшеном.

— Будем ужин варить, как настоящие походники, — сказал он. — Бери котелок, пойдём воду набирать. Заодно и попьёшь — пить-то хочешь?

— Хочу, — признался Иней.

— Не бойся, вода чистая, прямо так пить можно. И зубы почистить, если щётку не забыл.

— Не забыл, — пропыхтел Иней, сползая к воде.

Маленький ручей прыгал по камням и рассыпался на череду крохотных водопадов. Вода его пахла цветами. Она была вкуснее любого сока, только холодная — зубы ломило… Папа набрал котелок и вернулся, стал разжигать костёр.

Каша сварилась быстро. Поужинали. Иней в жизни не ел такой вкусной каши. Если честно, он вообще кашу ненавидел и согласился её есть только потому, что стыдился по-глупому капризничать перед папой. Но оказалось просто здорово.

Вместе они помыли котелок и поставили греться чай. Папа снова полез в палатку, достал оттуда гитару. Он улыбнулся, подмигнул Инею, проверил настройку… Иней заморгал и весь подобрался от предчувствия восторга. Он слышал только одну папину песню, про «не летай низко», а ведь Алик рассказывал, что песен было много-много. Иней всегда страшно жалел, что не слышал их. Алик даже слов не помнил. Теперь Иней тоже услышит папины песни.

Вот они, сын и отец, вдвоём тёмной ночью в лесу у костра. Они пили из ручья, будут спать в палатке. Это точно как поход. Всё по-настоящему. И папа споёт походные песни. Иней глубоко вздохнул, зажмурился и прикусил губу.

Он был в сердце чуда.

Ясень уселся поудобнее, провёл пальцами по струнам и взял аккорд.

— Слушай, Инька, — сказал он. — Песня взрослая, но тебе должна понравиться. Я хотел тебе её спеть.

Иней не отвечал, только смотрел на него неотрывно — расширенными, очарованными глазами.

Ясень запел.

Наклей на белый альбомный листАлый кленовый лист.Считал мальчишка, что любит риск —Всё ещё любит риск.Гляди, прошло тридцать девять лет,Горит, не гаснет весёлый свет,И я считаю, что смерти нет —Я оптимист.

Тридцать девять лет,Сорок вьюжных зимСловно полчаса.Я добыл ответ,Я теперь один,Всё — сам.

Опять весенний ручей звенитИ телефон звонит.Вместилась вечность в единый миги пролетела вмиг.Оплачен счёт и окончен бой,Моя дорога ведёт домой,И до последней травинки — мойЗелёный мир.

Тридцать девять лет,Несколько минут,Всюду миражи.Я добыл ответ,Я останусь тут.Я — жив.

Наклей на белый альбомный листАлый кленовый лист…

Иней сидел, закрыв глаза. Голова кружилась. «Папа жив, — повторял он про себя, — папа останется тут. Со мной…»