Эд Гринвуд - Скипетр Дракона

А потом зазвучали крики — или даже вопли, — исполненные радости. Змеиный жрец резко повернул голову, чтобы увидеть причину ликования. В следующий миг он пал на колени, простер руки вверх и тоже закричал, всей своей магией заставляя голос звучать громко, подобно фанфарам.

Его слова прокатились над долиной и эхом отразились от скал. Он кричал:

— Ликуйте, благословенные братия Змеи! Наконец-то настало время, которого мы столь долго ждали, ради которого мы так упорно боролись! Проклятый Пробужденный король, как видно, наконец-то умер, и оковы разорваны! Настало время Пробуждения Змеи! Вся Аглирта, весь Асмаранд, весь Дарсар вскоре содрогнутся пред священной мощью Змеи, пред ее ужасающим гневом, который минет лишь нас, истинно верующих! Аглиртцы дрожали от страха перед чародеями, регентами и меднолобым негодяем, которого называют Кровавым Мечом, — но вскоре они узнают, что такое настоящий страх!

У него не хватило дыхания, чтобы продолжить речь, но змеиный жрец наполнил легкие воздухом при помощи магии — и этого хватило на последний выкрик:

— Великая Ужасающая наконец-то свободна! На колени! Склонитесь в почтении! На колени, братия, и — молите ее! Пробуждение грядет — сейчас!

Громыхание его голоса затихло, и долину наполнили восторженные крики жрецов — крики, которые вскоре слились в неровный речитатив:

— Иреха, пробудись! Восстань! Иреха, пробудись! Восстань! Иреха, пробудись, восстань! Иреха!

Хотя земля содрогалась теперь не так сильно, как прежде — волна землетрясения прокатилась дальше, в горы, оставив по себе паутину трещин и разломов, — покрытая травой поляна в центре горной долины прямо под ногами у коленопреклоненных жрецов внезапно вздыбилась. Выпуклость поднялась уже выше человеческого роста и продолжала быстро увеличиваться, поднимаясь к небесам. Огромные куски земли и камня осыпались и откатывались в стороны, обнажая сокрытые под ними гигантские черные кольца… кольца, которые медленно шевелились…

Наконец-то! Наконец-то! Значит, действительно… Случилось!

— Змея пробуждается! — проревел змеиный жрец. Он вскочил на ноги. Его чешуя заблестела ярче, а клыки внезапно сделались необычайно длинными и острыми. — Время пришло! Иреха, повелевай нами!

Покрытые чешуей мужчины и женщины плясали, охваченные ликованием.

А среди чернильно-черных колец открылся красно-золотой глаз. В узкой щели зрачка высотой с громогласного жреца сверкнула бешеная ярость и восторг. Еще больше земли осыпалось с черных колец змеиного тела, которые медленно разворачивались в провале…

А потом сверкающий глаз словно заволокло туманной дымкой. Пробужденная Змея замерла, застыла в движении — и чешуйчатые жрецы разом умолкли, потрясенные и обманутые в своих ожиданиях.

Тишину нарушали только всхлипы, раздававшиеся то тут, то там по всей Долине Змеи.

Из всех птиц, которые летали над Долиной, самыми прекрасными, несомненно, были речные стрижи. С темно-синей спинкой, крыльями и хвостом, радужной грудкой и блестящими черными глазами, окруженными маской из иссиня-черных перьев, речные стрижи, словно стрелы, носились в воздухе по всей Долине. Они то нежно щебетали, то испускали пронзительные трели, а если их что-то тревожило, то громко и резко стрекотали. Безмерно любопытные, стрижи разглядывали все вокруг, забавно наклоняя головки, и часто крутились вокруг рыбаков, пастухов, которые приводили скот на водопой, паромщиков и матросов на баржах. Они прилетали к реке каждый день, порхали над водой, гоняясь за насекомыми, которые кружились над волнами Серебряной. Стрижи определенно обладали чувством юмора и не были вороваты по натуре в отличие от чаек и буревестников. Они могли долгими часами сидеть на самых необычных местах — в том числе и на головах у людей — неподвижно, как статуи, и просто наблюдать за тем, что происходит вокруг.

Речной стриж, который сейчас кружился над водой, был старше многих других и нередко залетал на остров Плывущей Пены. Стриж взмахнул крыльями и скользнул над самой рекой, закусывая по пути мошками и комарами. Он всего лишь пару раз с любопытством взглянул на темное облако, которое словно прилипло к острову.

Когда все мошки закончились, стриж развернулся, чтобы пересечь остров и полакомиться сонными мухами, которых можно было найти у дальнего берега. Прощебетав что-то на своем птичьем языке, стриж метнулся в темноту — и застыл.

Если бы поблизости пролетал другой стриж, он бы скосил любопытный глаз и заметил, что из облака мрака торчит неподвижный хвост его сородича-стрижа. Приглядевшись, он увидел бы птицу, которая без движения зависла в воздухе, замерла на середине взмаха крыльев, с полураскрытым клювом, из которого уже не доносился щебет, с поджатыми в полете лапками и застывшим взглядом круглых черных глаз.

Живую, но бесчувственную — замороженную магией. Когда король Келграэль приносил себя в жертву, весь остров Плывущей Пены застыл в неподвижности. Не замер только ветер да пыль, которую он разносил.

Сараспер Коделмер застыл от горя, замер в темноте, в средоточии великой магии, которая ревела и бурлила вокруг. И ему снова приснился сон. Тот самый сон, который не давал ему покоя и раньше. Поначалу этот сон являлся редко, но в последнее время — почти каждую ночь. После него Сараспер всегда просыпался в холодном поту, заледеневший от ужаса.

Ему все время снилось одно и то же, и картина была очень яркой и живой. Ему снился дракон. Красно-золотой, огромный и ужасный. И не какое-то мифическое существо из легенд. Этот дракон был очень — даже слишком — настоящий!

Настоящий, живой дракон смотрел прямо на Сараспера сияющими золотыми глазами — смотрел так, словно все знал и испытывал его. Сараспер всякий раз застывал и не мог пошевелиться — а дракон поднимался с ленивой грацией огромного зверя и подступал к нему, разинув пасть, полную ужасных зубов…

Тогда-то Сараспер, как это обычно бывало, и проснулся — дрожа всем телом от ужаса. Он постоял, затаив дыхание и глядя широко распахнутыми глазами во тьму, и снова заснул. Дважды в одну и ту же ночь дракон ему никогда не снился.

Сараспер не понимал, почему он так боялся. Наверное, любой человек боится того, что надвигается на него из мрака ночи, разинув зубастую пасть и выпустив когти, готовые схватить и разорвать…

Над могилой Маерондена Серебряное Древо, умершего восемь сотен лет назад, заклубилась мерцающая белая дымка — и над растрескавшейся, полуразрушенной могильной плитой внезапно появился человек в мантии, высокий и темноглазый, чье лицо в баронстве Серебряное Древо помнили гораздо лучше, чем лицо лорда Маерондена. Повелитель Заклинаний окинул быстрым взглядом заросшее травой кладбище и удовлетворенно улыбнулся. Здесь не было ни нежелательных наблюдателей, ни разбушевавшейся дикой магии. Оглядевшись, чародей пошел по высокой траве, мимо раскрошившихся древних надгробий и покосившихся памятников — к Дому Безмолвия.