Мария Архангельская - Девушка и смерть

Я молчала, чувствуя, что мне становится холодно. Я не удивилась и не поразилась бы, сделай он это сам, я уже давно поняла, что от него можно ожидать чего угодно. Но что на такое окажутся способны наши собственные начальники… Ведь однажды и мне какой-нибудь «доброжелатель» может плеснуть что-нибудь в бокал. Или не мне. Не один Леонардо пользуется влиянием на нашу дирекцию, я-то защищена его покровительством, а кого-то ещё вполне могут затереть подобным образом, за взятку, или ещё что-нибудь в этом роде. Никто не может чувствовать себя в безопасности в нашем театре.

— Леонардо, поклянитесь, что больше не будете ставить им такие условия.

— Что такое? — он удивлённо наклонился ко мне. — Ты не хочешь первых ролей?

— Хочу. Но я хочу добиться их сама. И ещё я не хочу идти для этого по головам, или чтобы по головам шёл кто-то другой. Если вы ещё раз так сделаете… я уйду из Оперы.

— Вот как? И куда же ты пойдёшь?

— В другой театр. В столице или в провинции.

— Серьёзная угроза. Боюсь только, что твои соперницы твоего благородства не оценят. Та же Мачадо, которую ты сейчас от меня защищаешь, сама тебя отравит за милую душу, лишь бы избавиться от конкурентки.

— Я — не она.

— Ты-то, конечно, не она. И именно поэтому не спеши отказываться от покровительства. Ладно, ты лучше скажи, ты новым домом обзаводиться собираешься? А то прима-балерина, живущая в пансионе — это просто неприлично.

— Я ищу.

— Можешь не искать. Я всё тебе нашёл, тебе остаётся лишь подписать бумаги. Ну конечно, сперва ты можешь посмотреть, всё ли тебя там устраивает. Это дом на Жасминной улице, номер 9, симпатичный такой особнячок.

Я знала Жасминную улицу, она находилась не так далеко от Оперы, и была застроена небольшими, но действительно симпатичными домами. Кажется, я даже вспомнила девятый дом, хотя и не была уверена. Но в любом случае, место удобное. Хороший район, много зелени, рядом дорогие магазины. И до театра четверть часа пешком.

— Спасибо, Леонардо, — сказала я. — Я вам действительно очень благодарна, но пока это для меня слишком роскошно. И потом я уже выбрала жильё в другом месте.

— Вот, прочтите, — Энрике сунул мне в руки толстый журнал, раскрытый на одной из страниц. — Вам будет полезно.

Журнал назывался «Музыка и театр», и статья была посвящена всё той же премьере «Жозефины», причём написана она была совсем в ином тоне, чем приснопамятный опус в «Нашем времени». Её автор не позволил себе никаких недостойных намёков, это был действительно критический разбор спектакля, и весьма доброжелательный. Меня там хвалили, и очень. «В то время, когда балерина Икс мучительно подбирает такое телодвижение или позу, в которых она кажется зрителю красивой, сеньорита Баррозо, будучи красива в каждом шаге, находит тот оттенок движения, ту неповторимую позу, которые делают её движения и позы прекрасными. В танце ей легко и привольно. В искусстве Баррозо нет ощущения обременённости и натруженности, её танец не знает излома, избегает рывков, он льётся непринуждённо, плавно и певуче, как возвышенная и спокойная песнь сердца».

Читать это было весьма приятно, и я прочла статью весьма внимательно, а потом просмотрела и весь остальной журнал. Он мне понравился, и я подумала, что, пожалуй, можно будет на него подписаться. Наконец я дошла до последней страницы, где по традиции помещались некрологи. Там их было целых два, один посвящен известному в прошлом пианисту, а второй… «Мы с прискорбием сообщаем, что известный музыкальный критик Анселмо Фагундес, неоднократно сотрудничавший с нашим изданием, скоропостижно скончался у себя дома… Безутешная вдова… Похороны состоятся…»

Порывшись в ящике стола, я вытащила злосчастную газету, которую почему-то не выбросила, и посмотрела, кто автор статьи. Точно, это самое имя. Вот так и бывает. Совсем недавно он что-то писал, пусть и гадостное, и имел при этом, наверное, какую-то свою цель и планы на будущее, и вдруг раз — и всё. Похоронят и забудут. Разве что вдова будет вспоминать, хотя действительно ли она такая безутешная? Так пишут всегда, даже если женщина была рада-радёшенька избавиться от давно надоевшего супруга. Впрочем, не буду наговаривать того, чего не знаю. Может, их брак был счастливым.

Но долго предаваться мыслям о тщете всего сущего я не стала. Чтобы не оказаться перед Леонардо лгуньей, я действительно серьёзно занялась поисками жилья и через некоторое время нашла. Просмотрев несколько объявлений о сдаче домов и квартир, я остановила свой выбор на меблированной квартире на третьем этаже доходного дома на Пивоварной улице. Квартира была небольшая, всего три комнаты. Довольно просторная гостиная, столовая, за овальным столом которой могло разместиться восемь человек, и спальня с примыкающей к ней туалетной. Что меня особенно радовало, в туалетной имелась большая фаянсовая ванна, а в спальне, после того, как я попросила хозяйку заменить монументальное ложе с балдахином на обычную кровать, передвинула кушетку и вынесла столик с зеркалом в туалетную, оказалось достаточно места для ежедневного экзерсиса. Хозяйка даже любезно согласилась на установку балетного станка. Я внесла аванс, перевезла свои вещи и занялась поисками прислуги, для чего обратилась на биржу труда. Впрочем, приходящая кухарка разыскалась сама и очень быстро, её оставили мне в наследство прежние хозяева квартиры. А вот горничную, миловидную девушку моих лет, мне подобрали на бирже. Её прежний хозяин, приходский священник, недавно умер, отчего она и была вынуждена заняться поисками работы. Рекомендательных писем он него она не представила, поскольку он не успел ей их дать, но на бирже за неё поручились, и я взяла её с испытательным сроком в месяц.

Впервые с давнего детства у меня появились слуги. Разговаривая с горничной, которую звали Карла, я чувствовала некоторую неловкость, ведь моё положение совсем недавно не так уж сильно отличалось от её. Теперь же я была «сеньора», которая отдаёт приказы, платит жалованье, и вообще хозяйка. Впрочем, привыкла я довольно быстро. Жалованье ей я назначила чуть больше обычного, вспомнив, как сама едва сводила концы с концами, а также взялась оплачивать ей форменную одежду и стол.

Праздновать новоселье мне не хотелось, но без гостей я не осталась. Стоило мне устроиться на новом месте, как ко мне повалили визитёры. Открыл эту галерею Энрике, следующим, неожиданно для меня, стал сеньор Эстевели, после пришли отметиться и другие члены труппы и кое-кто из дирекции. Но ими дело не кончилось. Пришёл знакомый мне по юбилею Эстевели антрепренёр, пришли директора двух других оперных театров столицы, с которыми меня связывало даже не шапочное знакомство, а одно-единственное представление где-нибудь по случаю. Пришли и гости из числа зрителей. Иных из них я не помнила в упор, но они уверяли, что имели честь поздравить меня с таким-то и таким-то выступлением и лично вручить цветы. Все визитёры выражали надежду, что будут бывать у меня часто и так же часто видеть меня у себя, чем ставили меня в несколько затруднительное положение. Я не собиралась держать открытый дом, но и прямо сказать об этом своим велеречивым гостям не осмеливалась.