Ольга Ксенофонтова - Иноходец

— Уйди!!!!!

Какой-то предмет, с силой брошенный, угодил в оконное стекло, стекло брызнуло в комнату. Джерард рванул на себе рубашку и свернулся на кровати в той же странной позе, что и во время болезни. Хедер уже не помнила, когда она так быстро бегала. Отчего-то забежала в пустой темный танцзал. Прислонилась к стенке. Так, соберись, соберись. Надо подождать. Все пройдет.

Хедер долго промаялась над книгой, пока уснула.

Утром открыла глаза — и невольно вскрикнула. Первым же движением натянула одеяло до самого носа.

— А что, здесь уже никто не стучится, прежде чем войти? Доброе утро, Джерард, рада видеть, что тебе уже лучше.

Вначале, сконцентрировав пока что сонный, неверный взгляд, она увидела плотно сжатые губы, один уголок которых дрогнул и приподнялся в такой саркастичной усмешке, что сон слетел мгновенно. А потом рассмотрела и остальное. О, только не это опять!

Гладкая безукоризненная прическа, волосок к волоску — это при том, что в последнее время она наблюдала его постоянно таким растрепанным. Только царапины на висках выдавали некоторую самодельность. Гладкие щеки и подбородок. Да и весь он какой-то подобравшийся, холеный, гладкий, точно литая статуэтка.

Или — змея.

На все пуговицы застегнутый темно-вишневый костюм, который Хедер еще вчера вроде наблюдала неглаженым в прачечной. Легкий плащ-накидка. Пара тонких перчаток в руке. Начищенные ботинки. Те самые, с острым, окованным железом носком.

— Что за представление? — проговорила она, чтобы хоть как-то нарушить тишину. — Что репетируем? На какой это карнавал мы так вырядились с самого раннего утра?

— На Большой Карнавал в Силь-иль-Плене, госпожа, — ответил Джерард. — Куда же еще?

Тот самый тон, сладкий и ядовитый, как перебродивший сок белены…

Не надо, Джерард. Ну, пожалуйста!

В руки ей силой втиснута небольшая шкатулка.

— Сохраните это, госпожа. Я еще вернусь.

Взлетающий край плаща — ив комнате никого, как будто развеялся сон, только теплое дерево шкатулки и тонкий пряный запах, которым — она знала — пропитана вся его одежда, даже носовые платки. Узнаваемый из тысячи запах.

Люди не умеют так исчезать.

Хедер подняла крышку шкатулки, и обессилено откинулась на подушки.

Яркий, беспокойно подмигивающий, овально-изменчивый предмет. И записка.

«Дражайшая госпожа, мое сердце отныне принадлежит вам».

И ниже, очень странным, неровным, полупечатным почерком:

«Зовут. Я должен, прости».

Как будто два разных человека попрощались с нею на одном неровно оторванном листке бумаги.

И у нее не было колебаний, которого из двоих ждать обратно.

— Береги себя, Джерри, — прошептала мистресса, вздыхая, — если можешь…

Из камина с шелестом осыпалась сажа. Хедер отчего-то опять вздрогнула. Какой пугливой она стала в последнее время. Надо же, даже грязь из камина пугает.

Что, в конце-концов, там себе думает этот карлик-трубочист? Наняли только неделю назад, а он уже забросил свои обязанности в дальний угол?

Если бы она знала, что в этот самый момент упоминаемый ею карлик висит в трубе, упираясь руками и ногами в кирпичную кладку, и боится дышать, и запоминает каждое нечаянно услышанное слово, она, наверное, вздрогнула бы еще раз, гораздо сильнее.

Иноходец Джерард-5

One man's joke is another man's jihad…

Появись сейчас ангел Прошлого, этот вечно не вовремя встревающий чудотворец, и спроси Джерарда, что же он чувствует, оказавшись на улицах города-мечты, города-карнавала, за день в котором раньше готов был отдать многое — что бы он услышал в ответ?

Ну, может, не услышал, а увидел.

Улыбку. Растерянную, недоуменную улыбку, которая ничуть не изменилась с того дня, как на деревенской ярмарке какой-то принаряженный толстый мальчуган из вредности хлопнул у «актерского сыночка» цветной шарик из крашеного бычьего пузыря. Шарик сделал для Джерри отец, покупных игрушек у того не было сроду. Шарик было жалко. Пятилетний Джерри смотрел на яркую, сдувшуюся тряпочку, в которую превратился волшебный предмет, умевший летать, и улыбался вот такой вот, светлой, заторможенной, неуловимой улыбкой. У толстого нахала потом ведь все равно выросли коренные зубы взамен выбитых молочных, но драгоценный шарик, отцом сотворенное чудо, уже было не вернуть, так что Джерри счел себя по итогам в проигрыше.

Силь-иль-Плена, город-праздник, Большой Карнавал. Кто ткнул тебя сапожным шилом в глянцевый бок? Почему я вижу только сморщенную, грубо размалеванную шкурку, вместо своей мечты?

Где-то там, в недрах карнавального безумия, разыгрывается главный приз — маска. Когда-то она казалась пределом желаний, лучшей наградой за труды. Увы, ангел Прошлого, даже если ты откопаешь и вернешь мне ту самую маску Волшебника, мне не на что ее одеть. Ты опоздал, ангел.

Вот каков был бы ответ Иноходца Джерарда.

Как послушная приманка на веревке охотника, он все кружил и кружил, упорно и бессмысленно, по улицам Силь-иль-Плены, и ожидал второго акта пьесы, пока что не имеющей названия.

И как муха вокруг истекающей соком приманки в полуденный зной, вилась вокруг него настойчивая мысль.

У всех этих кругов, наполненных ни разу вроде бы не повторяющимися встречами с совершенно разноцветным сбродом, наличествовала постоянная деталь. Да, постоянная.

Кто-то в этой толпе попадался на глаза снова и снова?

Двух одинаковых костюмов не было, в этом Джерард не сомневался. Иноходец остановился и пропустил через внутреннее зрение, как через фильтр, два последних круга, которые он прошагал по данному кварталу. Да, в самом деле.

Глаза. Сквозь тончайшую, бело-прозрачную — или ярко-синюю — или кроваво-алую — или молочно-желтую — кисею, как два драгоценных камня, заботливо прикрытые торговцем от пыли сахарной бумагой.

Ткань все время была разной, а глаза — одни и те же. Топазы.

Эрфан так и не научил его разбираться в качестве камней, но различать хотя бы внешне — этого добился. Итак, топазы.

Красивые глаза. Но для беспечной здешней публики — слишком внимательные, слишком вдохновенные.

Джерард не выдержал, и пошел следом. И в тот самый момент, как он сделал первый шаг в интересующем его направлении — Межмирье замолчало. Ушло, закрылось. Так, это становится еще занимательнее.

Два хаотично движущихся существа в толпе себе подобных, если присмотреться, играли в самую старинную игру на свете — в погоню. Метр за метром преследуемый углублялся в средоточие запретных пьес, тайных торгов и не менее тайных преступлений — катакомбы Силь-иль-Плены. Джерард не знал о том, что здесь существуют такие подземелья. И очень удивился бы, узнав, что его противник — не знаток и не завсегдатай подобных мест. Но Джерард часто спотыкался, теряясь во тьме. А догоняемый им — нет. Только изредка Джерард слышал или смех, или ощущал мимолетное касание горячих пальцев.