Дж. Кинг - Сердце полуночи

Улыбка на лице Ториса погасла, а Казимир побелел.

– Что же, до тех пор я должен воздерживаться от этих… грехов?

– Да, – ответил Густав односложно.

– Почему вы не сказали нам об этом до церемонии?

– Ты можешь надеяться на исцеление, Казимир, только если до наступления полнолуния ты останешься верен песне Милила. Ты не должен богохульствовать, не должен пытаться покончить с собой… И ты не должен убивать, – жрец посмотрел на юношу холодным оценивающим взглядом. – Именно поэтому я ничего тебе не сказал.

Глубоко вздохнув, Казимир ответил старому жрецу так:

– Несмотря на то что ты не очень-то веришь в меня, добрый Густав, я останусь чист перед Милилом и дождусь полнолуния!

С этими словами Казимир сердито развернулся и вместе с Торисом вышел из алтаря.

– Эта рана на ухе делает тебя одним из детей Милила! – крикнул им вслед старик, увидев что Казимир и его приятель достигли полутемной часовни.

– Если Милил не спасет меня, я прокляну его! – прорычал не оборачиваясь Казимир.

– Избегай греха, и Милил спасет тебя!

Если тебе это не удастся, то проклинай себя, а не его!

Его слова эхом разнеслись в чернильной пустоте, в которой растворились Торис и Казимир. Густав усталой походкой отошел от алтаря и рухнул на первую же скамейку. Закрыв глаза и проведя рукой по спутанным седым волосам, он тихонько запел старинный гимн.

О Бог Милил! Внемли! Поют созданья тьмыСредь мертвых жить они обреченыНе зная отдыха, бредут тропой беды,То дети страха, боли, тленья темноты,Они поют и днем и ночью, их надежда – Ты!Сердца черней полночной темноты,В крови и грязи дети мрака рожденыК могиле приведут дороги повороты,На муки души их обреченыОни поют тебе, Милил, и ты внемлиМольбам их, что слышны из-под землиНадежды слабой их не обмани,Их души обогрей – спаси и сохрани!

ГЛАВА 11

Казимир оглядывал бурлящую рыночную площадь. Под лучами осеннего солнца ярко сверкали полотняные шатры и деревянные лавчонки, а крики торговцев смешивались с мелодичной музыкой труппы бродячих музыкантов. Несмотря на развевающиеся повсюду флаги и прозрачный воздух, он чувствовал себя словно мертвый. Сегодняшняя ночь была ночью полнолуния, и ему предстояло излечиться от своей ликантропии. Или не излечиться.

– Слишком мало шансов, – пробормотал себе под нос Казимир. С того дня, когда он прошел очистительный ритуал перед алтарем Милила, он никого не убивал, однако ему казалось, что Милил не захочет и не сможет избавить его от его проклятья.

Казимир вздохнул и поискал глазами мастерскую кожевенника, расположенную на краю рыночной площади. Там Торис послушно примерял огромный пояс, украшенный множеством заклепок и шипов, в то время как стоявшая рядом с ним Юлианна покатывалась со смеху. Казимир тоже улыбнулся, но сразу же помрачнел вновь.

"Если исцеление не состоится, Торис и Густав убьют меня”, – подумалось ему.

– Жизнь… смерть… все это превращения, метаморфозы, – раздался за его спиной мелодичный густой голос, и тонкая рука легла на его плечо.

Обернувшись, Казимир увидел Геркона Люкаса, чей темный силуэт виднелся на фоне бледно-голубого осеннего неба. Люкас широко улыбнулся и протянул руку. В его раскрытой ладони лежало ожерелье с брелком из желтого стекла.

– Я кое-что купил для тебя, – сказал он, и Казимир с любопытством посмотрел на полупрозрачную безделушку. Внутри желтого стекла была заключена крошечная мушка, чьи тонкие конечности и матовые крылышки были плотно прижаты к телу.

– Метаморфозы – танец смерти, превращающейся в жизнь, танец жизни, заканчивающийся смертью, – пояснил Геркон.

– Сегодня учитель настроен пофилософствовать, не так ли? – невесело заключил Казимир, беря украшение из рук Люкаса.

– Почему бы и нет? – спросил Люкас и, положив руку на спину Казимира, повлек его вдоль торговых рядов.

– В воздухе пахнет осенью, сегодня – полнолуние, а ты все еще правишь своим мятежным королевством… – Люкас снова улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

Опустив ожерелье в карман, Казимир посмотрел себе под ноги, на вымощенную булыжником площадь.

– Это правда? – спросил он. – Ты действительно считаешь, что я неплохо справляюсь, Геркон?

– Ты убил изменника – Гастона Олайву, прибрал к рукам Хармони-Холл, усмирил аристократию и наполнил темницы недовольными, – подвел итог бард. – И все это – за довольно короткий срок. Ты стал действительно хищным правителем, Казимир.

Казимир прищурившись посмотрел на своего наставника.

– Это я убил Гастона или ты?

– Какая разница? – спокойно спросил Люкас.

Казимир снова опустил взгляд.

– Я не хотел бы послужить причиной его смерти даже несмотря на то, что я ненавидел Олайву, – сказал он, наподдавая ногой камень. – Правителю-хищнику пришел конец, – добавил он неожиданно.

Геркон Люкас заступил ему дорогу и положил ладони на плечи молодого Мейстерзингера. Взгляд его стал очень серьезным.

– Как близко к смерти должен ты оказаться, чтобы усвоить хоть что-то из моих уроков? Если бы ты не убил Гастона той ночью, он убил бы тебя. Ты должен охотиться за ними, Казимир, преследовать, догонять, поражать насмерть.

– С меня довольно! – ответил Казимир, обходя Люкаса и отправляясь дальше вдоль рынка. – Если я смогу править только благодаря жестокости, тогда, наверное, меня следует убить.

Геркон Люкас перестал улыбаться и выронил монокль, поймав его затянутой в перчатку рукой. Он недоверчиво и с подозрением поглядел вслед Казимиру, затем быстро догнал его и пошел рядом, протирая монокль шелковым носовым платком.

– Правители приходят и уходят, а жестокость остается, Казимир. Причина не в тебе, не в твоей испорченности, а в людях.

– Тебе ничего не известно о моей испорченности? – проворчал Казимир.

Бард снова вставил в глаз монокль и сказал:

– Похоже, тебе необходим еще один урок. Встретимся сегодня после полуночи в лесу у реки.

– Сегодня ночью я занят, – холодно ответил Казимир. – Кроме того, мне кажется, что это будет лишь напрасной тратой времени. Ты сам сказал, что через пару недель я буду мертв.

– Встретимся в полночь, – жестко повторил Люкас и повернулся так резко, что его плащ взлетел и опал, словно подхваченный сильным порывом ветра. Через несколько мгновений он уже затерялся в толпе.

Последний свет дня медленно стекал с цветных стекол в храме Милила. На протяжении долгих часов единственным звуком, который раздавался под его сводчатым потолком, доносился из углубления, где стоял орган. Там трудился старый жрец, пытаясь восстановить давно развалившийся инструмент. Но на закате внутри древних каменных стен раздался еще один звук, высокий и чистый.