Александр Прозоров - Череп епископа

Глава 3. ЯЗЫЧНИКИ

Рано утром чухонцы покормили гостей куриной ухой — наваристым окуневым бульоном, в котором потом для придания нежности был приготовлен молодой петушок — и проводили в путь. Зализа, спасающийся у отца Флора в Замежье, в часовню не заходил, лишь перекрестившись на висящую над дверью икону пресвятой Богоматери и низко ей поклонившись. Хомяк не сделал даже этого — зато смог самостоятельно подняться в седло.

Опричник подхватил повод его коня, и сразу перешел в галоп. Оставшиеся до Кельмимаа десять верст туркестанские жеребцы преодолели за полчаса и легко поднялись на холм, царапая обледенелую землю шипастыми подковами. Над трубами обеих изб поднимался ленивый, еле заметный дымок, и разница состояла лишь в том, что из-за полуприкрытых ставень одной доносилось счастливое поросячье похрюкивание, а вторая сверкала огромными прозрачными окнами.

— Что это? — указал Зализа плетью на невиданную красоту.

— Стекло, оконное, — пожал плечами Никита, слезая с коня. — А то темно как-то в доме.

Про то, что вместо обычных стекол пришлось использовать маленькие, снятые с оставшихся после провала в прошлое на невском пойменном лугу автомобилей, Хомяк говорить не стал. А то еще пришлось бы рассказывать, что такое «автомобиль», почему ездит и зачем ему окна. А так — стекло и стекло. Не могут же местные жители совсем без окон жить? Должны знать.

— Угу, — согласно кивнул опричник, спрыгнул на землю, подошел, постучал по глянцевой поверхности рукоятью кнута. Затем вошел в дом, взглянул на улицу, провел пальцем по намерзшему по нижнему краю снегу.

— Летом ставил, одинарное, — пояснил Хомяк. — Потому и холодно. Завтра двойное сделаю, будет нормально.

Семен Прокофьевич, приоткрыв от изумления рот, рассматривал через прочную, прозрачную, как воздух, но непреодолимую для ветра преграду пару коней, засыпанный снегом сарайчик, соседнюю избу. Потом вышел налицу, обошел дом, приглядываясь к происходящему внутри. Погладил свою курчавую бородку:

— А то, и правы иноземцы? Чудная штуковина, это стекло… Но… Чудная…

Опричник вздохнул, и вернулся к другой странности, каковую успел заметить, едва въехал на взгорок: в обеих избах топились печи, но вокруг обеих же начисто отсутствовали как свежие, так и старые, засыпанные снегом следы.

— Ну что, хозяин, — окликнул он Хомяка. — Женка-то твоя где?

— Не знаю. По хозяйству хлопочет, — Никита покосился на далекий остров, усыпанный высоченными сугробами, потом решительно вошел в необремененный стеклами дом и громко окликнул: — Настя, ты здесь?

— Здесь, здесь! — минуту спустя оба вышли на улицу. Молоденькая девчушка, очень естественно отирающая ладони коричневой излохмаченной тряпкой, приложила правую руку к груди и низко поклонилась:

— Здрав будь, гость дорогой!

— И ты будь здорова, хозяюшка, — не удержался Зализа от вежливого ответного приветствия. И тут же перешел прямо к самому важному: — Дошел до меня слух, можешь ты войны и набеги предугадывать?

— Могу, — признала девушка. — Одарил один Сварожич таким ведовством.

— Так предскажи мне ратное дело, красавица!

— Чую я, — уронила ведунья тряпку в снег. — Чую я, кровь проливается на рубежах земли русской, у большого озера в той стороне, где садится ввечеру Ярило ясное. Чую, не остановится ворог у стольного града, пойдет дальше, смерть и муки неся.

— А еще слышал я, — опричник отошел к коню и небрежно положил руку на луку седла. — Еще слышал я, что в селении, называемом чухонцами Кельмимаа навь живет всамделишная.

Никита вздрогнул, шагнул вперед. Остановился, оглянувшись на Настю.

Нет, ничего не случилось. Девушка стояла спокойно, слегка улыбаясь закованному в броню гостю:

— Я тоже слышала об этаком чуде. Вот только не знаю, где его увидеть.

— Увидеть? — опричник потянул конопляную веревочку у себя на шее, достал медный нательный крестик и, сжимая его в правой руке, а левой закрывая рану на горле, размашисто осенил молоденькую симпатичную девчушку: — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, сгинь, нежить безбожная, исчезни отродье диавольское, пропади, порождение Сатаны!

Словно порыв ветра ударил девушку в лицо, мгновенно снеся ее облик, и в нескольких пальцах над землей закачалась страшная образина: длинные, до пят, перепутанные волосы, провалившиеся глазницы, из которых поблескивали угольно-черные точки, желтая пергаментная кожа, тонкие, хрупкие с виду ручки и ножки, местами покрытые зеленоватым пушистым налетом, тело едва прикрыто истлевшими тряпками.

— Вот такая ты и есть, нежить, — слегка успокоившись, смог, наконец-то, выдохнуть опричник, сам не понимающий, как оказался в седле.

— И чего ты этим добился, гость дорогой? — поинтересовалась навь. Теперь мимика у нее отсутствовала, губы не шевелились, и вообще она напоминала мертвое тело, зачем-то вырытое из старой могилы и повешенное перед домом, а голос звучал откуда-то со стороны.

— Нет тебе веры! — вскинул высоко над собой распятие Зализа, пытаясь пятками остановить тихонько пятящегося коня. — Сила в тебе диавольская, и добра людям нести ты не можешь!

— Я не знаю, что такое добро, — качнулась в воздухе навь. — Я лишь упреждаю вас о войне.

— Ты лжешь!

— Я храню покой отца варягов. Я не хочу войны в этих извечно безлюдных землях.

— Ты лжешь!

— Если война придет сюда, она его разбудит.

— Ты лжешь!

— Странное порождение ведет татар в эти пустоши. Ему нужен отец.

— Ты лжешь!

— Оно убьет отца и впитает его силу.

— Ты лжешь! Ты не можешь желать добра честным христианам, и правды в твоих словах нет!

— Почему же ты пришел сюда, ратник? Разве не по зову моему? Разве не тревожную весть услышать?

— Я хотел убедиться, что тебя нет, нежить.

— Я есть!

— Ты лжешь! — Зализа со всей силы вонзил задники сапог в боки коня.

Жеребец, привстав на дыбы, скакнул вперед сразу на десяток шагов и стремглав помчался вниз по склону, уводя за собой свою пару. За избой Никита трясущимися руками надевал лыжи. Он тоже толкнулся со склона, покатился вниз, чудом проскочив на Неву между множества стоящих деревьев, и помчался вниз по течению, в сторону будущего города Санкт-Петербурга.

В этот раз бомбарды и пищали жахнули практически одновременно. Чугунные шарики улетели в сторону крепости, дружно врезались в изгрызенную предыдущими попаданиями стену — и целый пласт кладки неожиданно обвалился внутрь, открыв черный пролом не менее пяти футов в ширину и столько же в высоту. В первый миг никто ничего не понял, но уже через мгновенье бомбардиры разразились радостными воплями.