Мерлин - Стивен Рэй Лоухед
Блез, вероятно, предвидел такой ход событий, потому что вступил в зал с гривной в руках, неся ее так, будто в ней была заключена сама королевская власть. При его появлении все смолкли и уставились на гривну. Неужто они впервые увидели кусок золота?
Признаюсь, он умел войти и исчезнуть эффектно, но я не заметил ничего необычного в его появлении с гривной. Может быть, потому, что для меня он прежде всего являлся другом, а для остальных — бардом, и это придавало ему особую значимость. Так или иначе, он произвел немалое впечатление.
Он велел мне встать на колени, сам же держал гривну, словно некий талисман. Полагаю, кимры были уверены, что она заколдована. Они верили в силу церковных обрядов, но еще больше — в силу обрядов древних, освященных вековой традицией. Неплохо, что короля помазал священник в церкви. Однако будет куда лучше, если он примет королевскую гривну из рук друида.
А мне досталось и то и другое.
— Нужно ли это? — прошептал я. Зал молчал, все глаза были устремлены на меня. — Меня уже помазали.
— Ничего, не умрешь, — прошептал он, изгибая мягкий желтый металл по форме моей шеи. — Молчи и не мешай.
Гривна была у меня перед глазами, и я разглядел, что ее концы отлиты в виде двух медвежьих голов. На каждой — ошейник из маленьких рубинов, а глаза — из таких же сапфиров. Я остолбенел.
— Ты что, украл ее? — спросил я шепотом, когда он надевал гривну на мою шею.
— Да, — отвечал он. — А теперь тихо.
Он слегка свел два конца гривны и, подняв ее над моей головой, произнес положенные слова на древнем наречии. Сомневаюсь, что кто-нибудь в зале, да и во всем Диведде понимал древнебриттский язык, на котором говорили до прихода римлян, — «темное наречие», как называли его люди. Однако так получалось даже внушительнее.
Блез, дай ему Бог здоровья, желал мне помочь. Он показал собравшимся, что их новый король соединил прошедшее с грядущим. Он напомнил им о старых обычаях, как Давид указал путь в будущее.
«Однако старые обычаи — мерзость», — слышал я от иных клириков. Невежды! Впрочем, не диво, что служители новой веры не принимают обрядов служителей веры старой. Я согласен, в прежней религии было много дурного; только дурачье хочет раздуть из погасших углей новое жаркое пламя. Однако я не спешу откреститься от того доброго, что было у нас в старину.
А доброе было, уверяю вас. В каждой эпохе есть что-то доброе. Господь вездесущ и всегда открыт тем, кто Его ищет. Я знаю, потому что искал сам.
Блез тоже все понимал. Он хотел, чтобы мою власть освятило и прошлое, и будущее, полагая, что так люди охотней пойдут за мной. Он тоже верил в Летнее царство.
Впрочем, он в отличие от меня полагал, что людей надо убеждать. Я-то думал: распахни двери, и они радостно кинутся внутрь. Разумеется, я был так молод.
Блез, конечно, видел все намного яснее, потому и рассказывал обо мне на каждом углу.
— Люди пойдут за тем, в кого поверят, — говорил он. — Их сердца открыты, все люди хотят верить. Очень мало кто пойдет за мечтой, пусть даже прекрасной и правильной. А вот за тем, кто станет олицетворением этой мечты, пойдут. — Он хитровато улыбнулся. — Этого кого-то я им и даю.
В тот миг, когда он надел на меня гривну, признаюсь, я почувствовал себя королем. Не знаю, где он ее взял, но ее явно прежде носил король. Может быть, целая череда королей. Да, в ней была заключена огромная мощь.
Эту гривну, волчица, я ношу и сейчас. Видишь? Ганиеде она тоже нравилась. Да, нравилась.
После этого мы с Мелвисом начали думать, как восстановить крепости по границам страны — не то чтобы они были разрушены, но туда уже не завозили провиант и воду, колодцы заилились, кое-где не хватало крепких ворот, стены местами обвалились. Провалы засаживали терновником или шиповником, что защищало от скота, но вряд ли остановило бы саксов или ирландцев. В самих укреплениях давным-давно никто не жил. Однако Мелвис считал, что скоро нам потребуются пограничные форты, снабженные прочными воротами, наполненные припасами и людьми.
Кроме того, мы стали строить сигнальные вышки вдоль побережья; как я уже упоминал, первые появились в то лето, как начала собираться дружина. И на вилле, и в Маридуне жизнь била ключом. Все пребывали в приподнятом состоянии духа. В общем, то было хорошее лето.
У меня нечасто выдавалась минутка задуматься о своем везении, но молился я в те дни, как никогда прежде: о своем народе, о силе, о мудрости, чтобы вести людей за собой. Больше всего о мудрости. Королю так одиноко! Даже на пару с Мелвисом бремя было слишком тяжелым для меня.
Например, дружинники помоложе явно считали меня своим предводителем и ждали, что я буду ими распоряжаться. Мелвис помогал, как мог, Харита тоже, но, когда рассчитывают именно на твое руководство, от остальных проку мало. Вся ответственность целиком лежит на тебе.
Множество ночей мы с Мелвисом провели в разговорах. Точнее, Мелвис говорил, а я внимательно слушал, ловя каждое слово. Он учил меня, как управлять людьми, и попутно делился житейской мудростью.
Еще я часто виделся с Блезом и Давидом. Осенью же, перед самым Самайном и последним сбором урожая, вместе с Харитой посетил Инис Аваллах, а после побывал в Каеркеме у дедушки Эльфина и его родичей. Там (какие славные люди, какие благородные сердца!) я прожил до тех пор, пока не задули холодные ветры с моря и с деревьев не опали последние листья, после чего вернулся на вершину Тора, где меня дожидалась Харита, чтобы вместе ехать в Диведд.
На Острове Яблок, как некоторые стали его теперь называть, все оставалось прежним. Казалось, время застыло: никто не старится, не происходит никаких перемен. Ничто не смеет потревожить священную тишь. Остров высился над течением дней, обитель почти духовная, в которой силы природы — смена времен года и человеческих возрастов — подчинены другим, возможно, более древним законам.
Аваллах теперь почти все время изучал Священное Писание с Колленом или с кем-то еще из братии с Храмового холма. Думаю, он и сам вознамерился стать своего рода служителем церкви. Из Короля-Рыбака должен был получиться странный, хотя и неотразимый служитель.
Как я помню, той осенью он впервые
