Далия Трускиновская - Нереал

Я говорил, а она позволяла мне говорить. Вот и прекрасно, подумал я, значит, позволит и все остальное. Сейчас нужно дать ей возможность заманить меня домой. Обычно они сами придумывают такую возможность. Если я предложу ей будет стыдно пригласить уличного приставалу.

Понемногу мир вокруг меня делался конкретным.

Я узнал универсам, где пару лет назад каждый день брал пиво.

Деньги!

Черт возьми, у меня есть деньги?

Я сунул руку в карман. Кошельков не признаю — мелочь лежала россыпью. Именно мелочь.

У меня когда-нибудь были крупные деньги?

Но на шоколадку должно хватить.

Женщины любят детские шоколадки. С рожицами и зверюшками. Путь к сердцу женщины лежит через трогательную шоколадку.

— А помните шоколад? — спросил я. — Ничего, сейчас вспомните!

И увлек ее к универсаму.

Я все еще вел эту игру в узнавание. И она уже не возражала. А попробовала бы она мне возразить! Она уже хотела меня, вовсю хотела, не могла не захотеть. Меня все женщины хотят. И Ксения тоже. Но она гордая. С ней придется повозиться.

Не родилась еще женщина, которая бы мне отказала.

Я же — Напролом!

Я — Брич. Брич?

Да, я — Брич, а Билл Бродяга ждет меня в Мексике, потому что...

Стоп! Что-то со мной не то...

Мы собирались вместе брать банк? Нет. Банк мы уже брали.

Мы хотели похитить сосунка у этого гнусного Бобби Фишера и состричь с него полтора миллиона? Нет, каких-то сосунков мы уже увозили.

Черт возьми, зачем же я должен тащиться за тридевять земель в Мексику к Бродяге?..

Она спросила: если она купит сейчас эту здоровую пачку стирального порошка, помогу ли я дотащить до троллейбуса? А дальше, мол, она сама?

Вот это мне и требовалось.

Мы вышли из универсама, имея при себе не только пятикилограммовый мешок порошка, но и гречку, и голубцы из кулинарного отдела, и два полуторалитровых пакета сока, и еще много всякой мелочевки. Весило оно немного, но объем имело потрясающий и торчало разнообразными углами. Я сказал, что ни о каком троллейбусе не может быть и речи — я туда просто не влезу. Это была ловушка — ведь предполагалось, что я только донесу покупки до остановки. Но она охотно и даже радостно рухнула в ловушку Оказалось, что до ее девятиэтажки — всего две остановки.

Мы вошли в лифт и, пока я разворачивался там с мешками, она успела нажать кнопку. Лифт был скоростной.

Я все еще называл ее Люсенькой.

Очевидно, ей это уже начало нравиться.

Впервые поцеловал на кухне — как бы в знак благодарности за разогретые голубцы. Продолжал целовать, пока она сама не потащила меня в глубину квартиры, туда, где тахта.

Женщины любят, когда я их беру вот так — решительно и без лишних церемоний. Они отдаются бурно, с криком, целиком и полностью. Если женщина спокойна и рассчитывает силы — значит, я что-то сделал не так. Мне нужно, чтобы орала и теряла сознание.

Потом она уснула.

Я чувствовал себя просто замечательно. Сила во мне играла, хоть вековые секвойи с корнем выворачивай. Нет, дубы. Или секвойи? А то еще есть крепкое дерево гикори.

Я подобрал с пола одежду и пистолет. Даже не слышал, когда он грохнулся... Сильно же я хотел эту, которая не Ксения, а лишь чуточку похожа!

Сунув пистолет сзади за ремень, я пошел к дверям.

Поскольку я потратил деньги на шоколадку с зайчиком, то сунул руку в карман плаща этой, которая не Ксения, и достал кошелек.

Долларов двадцати на день мне бы хватило. Но как составить из этих пестрых бумажек двадцать долларов?

Я взял наугад бумажек десять, остальное вернул в кошелек. И тут оказалось, что я не могу выбраться из квартиры! Она была заперта на какой-то дьявольски хитрый траханный замок!

Я нетерпелив.

Я — Напролом!

Но, когда я с двух шагов стремительного разгона вмазался в эту гребанную дверь плечом, что-то лязгнуло, я отскочил и понял, что ловушка захлопнулась окончательно.

Наверху над дверью были металлические пазы, которых я не заметил. Из самой двери выскочили железные клыки и вошли в эти пазы. Очевидно, что-то похожее было и внизу.

Ну и что, подумал я, храброму ковбою и окно — дверь!

Ближайшее окно было на кухне — но высокое и состоящее из двух узких рам. Я пошел в гостиную. Выглянул и хмыкнул.

Судя по всему, я находился на девятом этаже этой самой девятиэтажки, будь она неладна.

Справа был вертикальный ряд кухонных окон, а вот слева был вертикальный ряд лоджий, примыкавших к спальням. Подо мной имелось всего — навсего восемь лоджий. Перебраться от одной к другой, тем более сверху вниз, было несложно, когда-то я уже проделал такой трюк. В гостинице... В Лос-Анджелесе?.. Вот сигануть по диагонали к лоджии восьмого этажа было малость сложнее.

Я взял на кухне длинное льняное полотенце с народной вышивкой, попробовал его на прочность, привязал к трубе от парового отопления, вылез и с маху перелетел туда, куда хотел.

Остальное было делом техники.

Я — Напролом!

И Ксения еще убедится в этом.

Но внизу было странно. Светло и пусто. Я пошел по улице, недоумевая, куда подевались все люди. Напоролся на бабку с метлой.

— Бабуля! — сказал я ей ласково, но она все равно шарахнулась. — Где все? Куда они подевались?

— Кто — все? — она не то чтобы удивилась и (ie то чтобы испугалась, но ее нос как-то дико зашевелился.

— Люди, — объяснил я.

— Так утро же! Пять часов утра! — воскликнула она.

Утро? Ага. Есть такое слово — утро.

Именно — слово...

Оно относится к тому лесу и к тому озеру, откуда шел крепчающий ветер и звучала последняя песня, и кто-то, взглянув на небо, сказал:

— Ребята, утро...

Стоп! Сам-то я это небо видел? Этот ветер нюхал?

Я посмотрел вверх. Действительно, небо. Я принюхался. Из щели между киосками пахло... нет, воняло. Животными. Котами!

Со мной творилось что-то не то...

Киоск. Красивое слово. Хорошо, что я его знаю. И вообще полезная штука...

Я треснул рукой по стеклу. Билл Бродяга выучил меня бить так, чтобы не порезаться. Это было... это было в Миннеаполисе, Миннесота, Ю-Эс-Эй...

Мис-су-ри-и-и... Май Мис-су-ри-и-и-и!..

Бабка смотрела на меня с ужасом.

— Поет... — прошептала она и вдруг впала в ярость. — Он еще и поет! Витрину разгромил и поет! Обдолбался и поет!!!

Я спокойно взял то съедобное, что нашел: печенье с начинкой, четыре вида, банки с пивом, пять видов, конфеты, десять прозрачных мешочков. Там же взял и пакет, чтобы сложить все это.

Я понял, что просто-напросто хотел есть.

Эта еда называлась — завтрак.

Странно — когда я возился с этой, которая не Ксения, слов хватало, и всяких, и выражения в голосе хватало. А слово “завтрак” я вспоминал...

Еду я употребил в сквере на лавочке.