Танит Ли - Белая змея

Засыпая, он думал о гордости отца, пристроившего в храм второго по старшинству сына. Он думал о Ках, в которую верил, но отстраненным математическим образом. Эруд был из тех, кто придерживался новых убеждений. Конечно же, не еретик, но искатель истины. Ках — окончательный символ, а посвященные ей ритуалы — хороший способ держать в рамках тех, кто нуждается в том, чтобы ими управляли. Он склонялся перед черным камнем статуи Ках, но не считал, что богиня находится исключительно в нем. Она — везде и во всем, как основное начало жизни… Что же до чудес в горах — их нет. Или им есть разумное объяснение, или все это ложь.

Эруд уснул, и во сне кровать под ним превратилась в женщину.

После ужина, который подали раньше, чем обычно, святые девицы столпились во дворе и на внутренней лестнице, ведущей в храм. Прекрасно организованный дом простых радостей еще с прошлого заката был закрыт для обычных посетителей. Каждая девушка тщательно вымылась, подкрасилась, надушилась и обвешалась массой побрякушек из бронзы и меди, зачастую украшенных эмалью.

У Пандав не было никаких украшений и лишь одно бесцветное газовое платье-рубаха, которое выдала ей хозяйка. Она не просила никаких побрякушек и не выставляла себя напоказ. Однако в заключении ее черные волосы довольно быстро отросли и сейчас уже были чуть ниже плеч. Она перевязала талию витым красным шнуром, который нашла валяющимся у ткацкого станка Селлеб. Пандав была совсем не похожа на прочих девушек: слишком странно держащаяся, слишком черная, слишком гибкая и стройная, она если и выставляла что-то напоказ, то свою независимость. Разозлившись, одна или две девицы были вынуждены ущипнуть ее и прошипеть, что ей лучше встать под свет лампы, иначе ее вообще никогда не заметят.

Они вышли в коридор, где шлюхи сидели или стояли днем, предоставляя себя для выбора. Каждая встала в любимую позу, облокотившись на что-нибудь, положив руку на пухлое бедро или поигрывая косами и локонами. Масляные лампы с несколькими фитилями давали неяркий мерцающий свет.

Затем донесся звук шагов, огромные тени пробежали по рядам женщин, свет ламп затрясся, разбивая всю картину на осколки.

Впереди шла хозяйка, шлепая плоскими ступнями, с жезлом официального предложения в виде медного бутона, имеющего отчетливое сходство с мужским достоинством. Она глядела на своих девиц без всякого выражения. За ней шел Наблюдатель, а рядом с ним — Верховный жрец. Наблюдатель рассматривал шлюх, они же не смели смотреть ему в лицо, потому что он был мужчиной. Но Пандав не отвела глаз. Встретив ее смелый взгляд, Верховный жрец был озадачен и даже испуган, похоже, не ожидая увидеть ее среди женщин для выбора — раньше ее никогда не ставили в их ряд, считая негодной. Однако Наблюдатель заколебался.

Эруд тоже подался назад, увидев среди нежных голубок черную закорианку, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Пандав удивлялась сама себе. Она встала в ряд своей волей, без приказа хозяйки. Никакого четкого плана у нее не было, и она не рассчитывала вступать в близость. Но еще длилось время Застис, и ей не хватало Селлеб — она предпочитала проводить время с мужчинами. Этот жрец-Наблюдатель был молод и даже хорош собой, хотя тело его, не прошедшее обработки во дворах Дайгота, должно оказаться таким же мягким, как у ее любовника-актера или принцев, которым она благоволила. Пандав ощутила, как разгорается в ней искра желания. Удерживая его взгляд, она слегка опустила длинные черные ресницы, без подобострастия, но с обожанием, позволив ему понять, что он притягивает ее как мужчина.

В следующий миг он продолжил свой путь вдоль ряда коричневых тел. В конце коридора он остановился и, переговорив с Верховным жрецом, ушел. Узнав его выбор, хозяйка вернулась в коридор, покачивая жезлом.

— Иди в трехстенные покои, — холодно сказала она, остановившись рядом с Пандав. — Послужи Ках и подари ему удовольствие, — и, протянув руку мимо танцовщицы, коснулась жезлом плеча Селлеб.

Когда за час до рассвета в дверь осторожно поскреблись, Пандав не откликнулась, хотя проснулась уже давно. Непонятный, мелочный гнев, вызванный отказом жреца, тлел в ней целую ночь.

Селлеб проскользнула в комнату, и Пандав притворилась, будто очнулась лишь сейчас. Тоже мелочно…

— Ну как, ты подарила ему удовольствие? — с легкой иронией спросила она.

— Величайшее.

— А он тебе?

— О, прикосновения мужчин мало значат для меня. Я всего лишь творю обряд перед Ках, — проговорила Селлеб и добавила: — Он пробудет здесь и следующую ночь.

— У него хватит соображения позвать тебя снова, или он выберет один из этих комков жира?

— Он был очень задет моими умениями, и я рассказала ему, от кого переняла их.

— Что-о? — воскликнула Пандав.

— Его голод все еще силен. Чем больше я говорила о тебе, Панндау, и о том, чему ты меня научила, тем больше он разгорался. Он сказал, что ты не похожа на женщину, и если он захочет, тебя могут наказать за то, как ты на него смотрела.

Пандав рассмеялась. Напряжение отпустило ее. Кажется, началось…

— А не захочет ли он познакомиться с моими приемами, так сказать, из первых рук? — она потянулась, поймав пригоршню волос Селлеб, и вздохнула. — В Саардсинмее я даже не взглянула бы на него дважды. Ему пришлось бы добиваться моего расположения, а для этого требовалось быть богатым, умным или поэтом. Как низко бросает гордых Зардук, на самое дно…

Когда Селлеб ушла, на небе проступил первый перламутр рассвета. «Не жди весь день вызова, которого может и не быть», — сказала себе Пандав. Но долгими искайскими днями нечего делать, кроме как ждать.

Так или иначе, зов пришел после полудня, в самый жаркий час. Хозяйка вразвалку вышла во двор и кивком вызвала Пандав из прохладной комнаты.

— Вымойся и приготовься.

— Зачем? — кровь так и закипела в жилах черной девушки.

— Пойдешь на ложе Наблюдателя.

— Я? Тощая непривлекательная тварь из Закора? — воскликнула Пандав, особо выделив последнее слово.

— Оставь дерзость, иначе я прикажу побить тебя. Давно уже пора было сделать это. Постарайся изо всех сил послужить Ках, а то Высший хочет в новолуние продать тебя в прислуги.

Не удостоив ее ответом, Пандав пошла готовиться к служению Ках.

Одна из девочек провела ее к трехстенным покоям, где расположился гость. Дневной свет, хотя и приглушенный в большей части храма, стал плотнее. Это время поэты Элисаара называли Часом золота.

Девочка указала на дверь и убежала прочь. Ее мать, одна из шлюх, сказала ей, что закорианка — демон, как и весь ее народ, и если девочка будет неосторожна, та откусит ей еще не налившуюся грудь.