Алена Харитонова - Жнецы Страданий

Проводив Клесха, Лесана вернулась к себе. Девушкой овладело скорбное оцепенение. Она забралась с ногами на лавку и сидела, уткнувшись подбородком в острые коленки. Ее крефф уехал. Идти завтра на урок к громадному Дарену было страшно, аж под ложечкой сосало. Про него говорили, будто наставник он лютый. И даже если врали… все одно душа не лежала. Чужой он. Пока присмотришься, пока понимать начнешь… Тошно.

А еще, пуще прежнего стискивала горло тоска. Вот она сидит здесь и печалится о завтрашнем дне, об уехавшем Клесхе, а Айлиша лежит в холодном мраке мертвецкой на столе…

От этих раздумий душили слезы. Но разделить тоску было не с кем. И плакать тоже казалось глупым. Что слезы? Прольются и все. Подругу это не вернет. Страшно становилось при мысли о том, каково сейчас Тамиру. Сколько отчаянного упрямства было в его глазах, сколько ярости… нет, он не позволит издеваться над любимой, отыщет способ похоронить ее по-людски. А уж как за то накажут ослушников — какая разница? До смерти не запорют, а боль терпеть они выучились. Наказания, все одно — не миновать, но их подруга не заслужила поругания. Раздавила ее Цитадель без жалости. Не отыщи Осененную девушку из рода Меденичей крефф, все могло бы сложиться для нее иначе.

В памяти всплыло милое улыбчивое лицо и мелкие кудряшки надо лбом. Как стеснялась она, когда им отмахнули косы! Как растерянно проводила ладонью по опустевшему затылку и сдерживала слезы…

А первая ночь в Цитадели? Когда они испуганные, озябшие жались друг к другу под тонкими одеялами, делясь теплом. И как Айлиша старалась отодвинуться от Тамира, стыдясь и обмирая, и как потом заснула, уткнувшись носом ему в спину. А наутро, при свете дня, робела парню даже в глаза посмотреть. Лесана тогда забавлялась над обоими, потому что смущение Тамира было еще мучительнее.

Или тот памятный вечер после порки, учиненной за расправу над Фебром? Ласковые, осторожные руки, обмывающие окровавленную спину, впервые познакомившуюся с кнутом, и безуспешные попытки скрыть слезы жалости, готовые закапать на раны подруги.

Айлиша умела сострадать. И чужую муку переживала, как свою. Оттого-то Лесана и Тамир по молчаливому уговору никогда не говорили ей о своей выучке. Боль друзей лекарка принимала, будто собственную. Сколько раз, всхлипывая в подушку, Лесана слышала, как просыпается девушка, как затаивается, сжимаясь от невозможности помочь. Но ученице Клесха не нужно было утешение. С детства неприученная жаловаться, она не умела сетовать на жизнь, не умела стенать. И по глупости равняла Айлишу на себя. Думала, и ей не нужно все это. Кто же знал, что молчаливое упрямство подруги целительница приняла за отчуждение и сама отдалилась, закрылась в скорлупе собственной боли, которую не с кем было разделить.

Испуганный ребенок, что ищет объятий и спрашивает, можешь ли ты проявить к нему милосердие… Когда же в душе Айлиши страх свил черную паутину? Почему Лесана не заметила, как плохо приходилось подруге?

Все бы сейчас отдала, чтобы обнять глупую, утешить, растолковать, что вместе они со всем справятся. Если бы хоть на день жизнь отмотать, как нить из клубка! Нашлись бы, нашлись заветные слова, пробились бы к скованному льдом сердцу. Помогла бы Лесана принять лекарке их новый дом. Она бы все смогла… вот только жизнь и на пол-оборота назад не вернешь. Да и нет такого колдовства, чтобы мертвых живыми делать. И не узнать никогда, почему девушка из рода Меденичей шагнула вниз. О чем она думала, когда летела на каменный двор? О ком были ее последние мысли? Дай Боги, не о Тамире.

Тамир… Как он? Ему ныне горше всех. Да еще Нэд хоронить по-людски запретил. И, если окажется по его слову, то уже завтра какой-нибудь трясущийся выуч станет резать холодное переломанное тело, а потом надрывно блевать под ноги.

От этих мыслей на душе сделалось так мерзко, что захотелось все расшвырять по комнатушке, развеять в прах, выместить неистовую злобу, обиду на весь мир, на свою злую долю, на Цитадель с ее порядками, на смотрителя, на жизнь.

И когда девушка уже вскочила на ноги, готовая разметать убогое убранство своего покойчика, дверь тихо скрипнула, и на пороге показался Тамир. Лесана испугано отшатнулась. В отблесках светца перед ней стоял совсем другой человек. Чужой, незнакомый. С замкнутым осунувшимся лицом и скорбными складками в уголках рта. Он как-то внезапно повзрослел, за полдня избавившись от той призрачной юности, что еще оставалась. Скулы проступили резче, глаза помертвели, стали какими-то оловянными, плечи окаменели. Он по-прежнему был нескладным парнем в лишнем теле, но черты лица его поменялись.

— Идем. Солнце село уже. Надо в каменоломни попасть, — голос послушника звучал глухо.

Лесана кивнула, сняла с гвоздя теплый кожух, потом заторопилась, нырнула в сундук, пошарила там и вытащила что-то, завернутое в белую тряпицу, сунула за пазуху.

— Пошли.

В молчании они спускались на нижние ярусы Цидатели. О чем было говорить? Один потерял любимую, вторая — подругу. И не было таких слов, какие облегчили бы боль. Говорят время — лекарь. Сколько же должно утечь воды, чтобы сердце в груди перестало рваться, перестало кровоточить и жаловаться? Где набраться сил, чтобы жить дальше?

Зайдя в мертвецкую, Лесана испугано ойкнула и вцепилась в руку спутника. Тот сразу напрягся, как тетива. Во все глаза смотрели выученики и не могли поверить тому, что видели.

Айлиша, переодетая в рубаху из небеленого полотна, лежала на столе. Рядом, глядя куда-то в пустоту, сидел Ихтор. Он даже не повернул головы, когда скрипнула дверь.

— Отойди, — хрипло сказал Тамир, не понимавший, что надо креффу рядом с покойницей.

— Да уймись уж, — по-прежнему не поворачиваясь, ответил целитель. — Ты с ней живой был, дай мне хоть с мертвой проститься.

— Отойди, — сжал кулаки выуч.

— Тамир, он прав, — на плечо колдуна легла рука Лесаны. — Видать, не одному тебе она в сердце запала.

— Если люба была, что не сберег? Ты же чаще меня ее видел! — вскинулся парень, желая хоть на кого-то выплеснуть боль.

— Взяли, что надо? — крефф словно не слышал обвинений и обращался не к колдуну, а к его спутнице. — Я ее уже обмыл и обрядил.

И поспешно добавил, видя, как чернеет лицом Тамир:

— Не надо было тебе такой ее видеть.

Молодой колдун с трудом совладал с приливом гнева и подошел к столу, на котором лежало тело. От явившегося в груди разлилась тоска вперемешку с ужасом. Айлиша более не была похожа на себя. Правой половины лица у нее не осталось. Ихтор смыл кровь, бережно прибрал лоскуты лопнувшей от удара кожи на лбу… Но это была не Айлиша. Застывший сосуд, в котором некогда жила ее душа, теперь опустел и сделался безобразным.