Ллойд Александер - Тарен странник

Аннло хлопнул его по плечу.

– Неплохо, Странник. Первая чашка, которую я сделал, была ни на что не похожа… и, пожалуй, хуже твоего уродца. Ты почувствовал глину. Но до того, как ты научишься ремеслу, ты должен изучить ее. Вырой глину, просей через решето и вымеси, познай ее характер лучше, чем характер самого близкого друга. Затем растолки пигменты для глазури, пойми, как ведет она себя в пламени печи при обжиге.

– Аннло Велико-Лепный, – тихо, с мольбой сказал Тарен, – ты научишь меня своему ремеслу? Это дело мне по-настоящему по душе.

Аннло колебался несколько мгновений, пристально вглядываясь в Тарена.

– Я могу научить тебя только тому, чему ты сможешь научиться, – промолвил гончар. – Как долго это будет продолжаться, покажет время. Оставайся, если у тебя есть желание. Завтра же и начнем.

Двое друзей уютно устроились на ночь в удобном углу гончарного сарая. Гурджи свернулся на соломенном тюфяке, но Тарен не мог уснуть и сидел, обхватив колени руками.

«Странно, – размышлял он, – чем больше я узнаю народ Коммотов, тем больше я их люблю. Каждое селение здесь привлекательно по-особому. Но Коммот Мерин приворожил меня с первого взгляда. – Ночь была теплой и тихой. Тарен задумчиво улыбался в темноте. – В тот момент, когда я увидел его, я подумал: вот то место, где я бы с удовольствием жил. И что… что даже Эйлонви могла бы быть здесь счастлива».

Он прислушался к тишине ночи. Она жила почти неуловимыми звуками.

«А когда мои руки на гончарном круге Аннло дотрагиваются до глины, – продолжал он, – я начинаю думать, нет, я уверен, что буду считать себя счастливым, если стану гончаром. Ни в кузнице, ни за ткацким станком не было со мной такого. Это как будто я могу говорить пальцами, будто могу вылепить то, что таится в моем сердце. Теперь я понимаю, что имел в виду Аннло. Нет разницы между ним и его работой, его творениями. Он вкладывает себя всего в глину и дает ей жизнь, вливая в нее свою собственную жизнь по капле. Если бы мне тоже научиться делать это…»

Гурджи посапывал. Усталый, он уснул мгновенно. Тарен улыбнулся и натянул плащ на плечи Гурджи.

– Хорошего и спокойного тебе сна, дружище, – сказал он. – Кажется, мы добрались до конца нашего путешествия.

Все последующие дни гончар учил Тарена вещам не менее важным, чем работа с самой глиной: как искать и находить нужную землю, как определить ее строение и качество, как смешивать различные глины, какие вводить добавки. Гурджи не отставал от Тарена ни на шаг, помогал ему во всех делах, и вскоре его лохматая шерсть так пропиталась пылью, перемешалась с глиной и покрылась пятнами глазури, что он и сам стал похож на необожженный глиняный горшок, поставленный на пару худых ног.

Лето проносилось быстро и счастливо. Чем больше Тарен видел гончара за работой, тем сильнее поражался его мастерству. В кадушке, где он смешивал глину, Аннло мял и бил густую массу с еще большей силой, чем Хевидд Кузнец по наковальне, а гончарный круг крутил с еще большим проворством и быстротой, чем Двивач Ткачиха челнок на ткацком станке. Как бы рано, засветло ни встал Тарен, он всегда находил гончара уже проснувшимся и занятым своей работой. Аннло был неутомим, часто проводил ночи без сна и дни без еды, поглощенный работой на гончарном круге. Но редко гончар был доволен узором на сосуде или его формой, без конца исправлял, улучшал то, что придумал или сделал накануне.

– В стоячей луже вода – не питье, – говаривал он. – Но застывшее ремесло еще хуже. А человек, который идет по своим собственным следам, приходит туда, откуда вышел.

До самой осени Аннло не допускал Тарена к гончарному кругу. Зато первая же чаша, вылепленная Тареном, когда ему наконец позволили сесть за круг, оказалась не такой уж уродливой, как он ожидал.

Аннло внимательно рассмотрел ее, повертел в руках и одобрительно кивнул головой.

– Кое-чему ты научился, Странник, – сказал он. Однако, к смущению Тарена, кинул только что слепленную чашу в кадку для смешивания глины. – Не расстраивайся, – утешил гончар Тарена, – придет время, когда ты слепишь то, что стоит сохранить, и мы непременно это обожжем в печи.

Тарен уже опасался, что такое время никогда не наступит. Но вот одно из его изделий, простую миску, Аннло признал годной к обжигу. Он поставил ее вместе с другими горшками и чашками, которые изготовил для жителей Коммот Исав, в печь. Глубже и выше была эта печь, чем горн в кузнице Хевидда, и долго стояли там заалевшие глиняные горшки, объятые пламенем. Аннло тем временем спокойно заканчивал остальные сосуды, невозмутимо разгоняя гончарный круг. Зато Тарен не мог оторваться от устья печи, нетерпение его росло, он весь пылал, будто его самого обжигают в гудящем пламени. Но, наконец, когда вышло время обжига и посуда остыла в печи, гончар вытащил миску, подержал ее на ладони, постучал по краю заскорузлым, в засохшей глине пальцем и усмехнулся, взглянув на Тарена, который затаил дыхание.

– Хорошо звенит, – сказал мастер. – Работа ученика, но можешь не стыдиться её, Странник.

Сердце Тарена запрыгало в груди, будто он сотворил нечто подобное тому, что видел в сокровищнице лорда Гаста.

Но недолго длилась радость Тарена. Вскоре она сменилась отчаянием. Всю осень он лепил и лепил один сосуд за другим, но они рождали лишь печаль и разочарование. Ни одно из его творений не могло и сравниться с тем, что он лелеял в своих надеждах, несмотря на мучительный труд, который он вкладывал в них.

– Чего же мне не хватает? – сокрушался он. – Я сумел достаточно хорошо выковать меч, у меня получился вполне сносный плащ. Но теперь то, что я пытаюсь понять и уловить, все время ускользает от меня, – В его голосе прорывалось подлинное страдание. – Неужели я лишен настоящего дара?

Тарен поник головой, сердце его застыло в тоске, потому что он понял – правда, которую он сам от себя старательно скрывал, прорвалась в этих его словах.

Аннло не прерывал его, но только глядел с глубокой печалью.

– Почему? – шептал Тарен, – Почему это так?

– Это непростой вопрос, – ответил наконец Аннло. Он положил руку на плечо Тарену. – Ни один человек не знает ответа на него. Есть такие, кто всю жизнь работал, веря в свой дар и боясь признаться себе, что они ошиблись. Есть и такие, в которых есть талант, они родились с ним, но даже не подозревают об этом. Есть неудачники, растратившие всё, что было дано им, потому что потеряли или не обрели смысла свободного труда. Есть несчастные, которые никогда и ни к чему не стремились, ничего в своей жизни не начинали.