Айя Субботина - Сердце мертвого мира

  Миэ

  Сани были битком набиты северянками: прислуга, жены стражников. Личные помощницы Сарие ехали отдельно, вместе с госпожой. Миэ же оставалось довольствоваться тем, чем есть. Она осторожно, так, чтобы никого не обидеть, прикрыла нос воротом накидки: запахи давно немытых волос, засаленных вещей и насквозь провонявших кухней тел, будоражили желудок. Хорошо еще, что поела вдоволь на пиру, размышляла таремка, разглядывая дорогу. Теперь только богам ведомо, когда случиться поесть, а если и случиться - сможет ли она без отвращения запихнуть в себя хоть кусок. В доме отца все кухарки носили белые передники, которые меняли ровно перед тем, как готовить завра, обед и ужин. А еще непременно чепцы. Глядя на тех, с кем делила сани, Миэ начинала сомневаться, хватает ли им ума помыть руки пере тем, как переходить мясного к сдобе. Впрочем, задумываться об этом не стала, чтобы не разбередить нутро.

  Собирались спешно. Волшебница едва успела пробраться в комнату к Рашу, и забрать у него украденное. Благо, что в такой суматохе никто не стал слушать купца, который взялся голосить о пропаже, как только обнаружил в своей комнате двух связанных стражников. Таремка видела, как он шнырял между северянами, хватал за руку то одного, то другого, требовал справедливости и возмещения ущерба. После того, как торговец сунулся к Берну, и без того злому, что приходится второпях покидать родной дом, притих, получив матерой брани в ответ, и предложение проваливать с глаз долой. Видимо, трезво рассудив, что этак его и вовсе могут оставить в Харроге или пустить добираться своим ходом, таремец больше никого не трогал. Последний раз, когда Миэ его видела, торгаш ехал на санях с ранеными, и рожа у него была кислее паршивого вина. Оба охранника, помеченные вздувшимися синяками, ехали рядом, присматривая за остатками скарба. Хотя, если верить Рашу, у торгаша ничего ценного вовсе не было. Миэ не дала себя одурачить, будто не знает, что карманник никогда бы не ушел без наживы, но что бы там Раш не прибрал к рукам, ее это не волновало. Главное, что она получила желаемое - коробку и книжонку для записей.

  Она почти не удивилась, когда коробка открылась точно так же, как и найденная в пещере. Они были похожи формой и размером, из одного дерева, без всяких признаков замков, точно близнецы. И внутри найденной у Дюрана, тоже покоился ониксовый "глаз". Такой находке могло быть два объяснения: либо тот, кто сгинул в Хеттских горах держал связь с купцом через эти шары, либо между двумя маленькими "глазами" не было никакой связи. Таремка же давно перестала верить в совпадения. Ничто не случается просто так. Первое предположение хоть как-то объясняло такое неуемное стремление торговца во что бы то ни стало оставаться в Артуме. Странной ниткой совпадений, но ему удалось пробраться чуть не к самому Конунгу, будь он жив. А пока что Дюран следовал вместе со всеми в столицу. И, как бы он не выпячивал свое честолюбие, стоило речи зайти о том, чтоб избавиться от него - Дюран тут же умолкал, делался смирным молчуном.

  Может вот тут-то и кроется отгадка всех несчастий Артума? Миэ не торопилась с выводами. Мог ли торговец быть шпионом? Вполне, для того он всегда и был на виду, крутился и выслушивал без риска быть разоблаченным. С другой стороны - жадность делала из него плохого помощника в тонкой интриге, а игра за Северные земли велась осторожная. Во всяком случае, так казалось Миэ.

  Выехали еще когда на дворе стояла темень. Не успели отбыть, как следом примчался всадник и передал Берну письмо. Тут же по головам поползла молва, что из Белого шпиля прилетела птица с посланием, в котором фергайры требовали Берна немедленно явиться в Браёрон и там ожидать их. Это могло означать только одно - Берн, как пророчили все вокруг, получит благословение колдуний и сядет на престол. Миэ решила, что у этой вести есть и другая сторона: если воинов в бой поведет Владыка Севера, сражаться они будут яростнее. Хотя северян можно было обвинить в чем угодно, кроме трусости.

  Дорога спорилась медленно. Оттепель наступала неудержимо, снег таял, превращаясь в грязную жижу, в которой грузли полозья и копыта лошадей. Несколько раз приходилось останавливаться и проверят, выбивать грязь из полозьев, обчищать ноги лошадям, и процессия двигалась дальше: медленная, неповоротливая, будто сытая змея.

  - Эрель, как ты себя чувствуешь? - Таремка услышала знакомый северный говор.

  Фьёрн сменил нарядные одежды для пиршеств на тяжелый нагрудник с отметиной в виде белой медвежьей лапы, тяжелый плащ, подбитый шкурой белого медведя. У бока его лошади, в широком кожаном желобе, покачивался тяжелый топор: лезвия-полумесяцы, начищенные до блеска, пускали солнечные блики.

  - Я так отвратно выгляжу, что кажется, будто мне нездоровится? - Улыбнулась таремка. Северянин нравился ей, к тому ж у Миэ уже слишком давно не было никого, кто мог бы удовлетворить ее женское естество. Поэтому она позволила себе немного осторожного флирта, ровно столько, чтоб не казаться легкомысленной - как-никак за ними по пятам уже идут твари Шараяны.

  - Прости, эрель, - стушевался он.

  - Первый раз вижу артумских рогатых лошадей, - быстро заговорила Миэ, злясь на себя: и чего было просто не улыбнуться приветливо? С досадой подумала, что за это время совсем разучилась женским хитростям. Как, оказывается, нужно мало времени, чтоб растерять то, что годами училось...

  - Отец разводит их. - Северянин, видя, что его не гонят, приободрился. - Наши кони самые быстрые в Артуме, - прибавил он без тени хвастовства.

  - Правдивая ли молва идет, что если родится у рогатой черной, как ночь жеребицы, белый, как снег, мерин, то правым своим копытом он будет высекать драгоценные каменья, а левым - чистое золото?

  Фьёрн хохотнул.

  - Сколько живу, эрель, никогда прежде о таком не слыхивал. Где такие сказки сказывают?

  - Народ говорит, - продолжала улыбаться таремка и, нисколько не стесняясь косых взглядов кухарок и прислуги, поддалась вперед, чтобы быть ближе к всаднику.

  Они еще немного поговорили, поменялись пустыми словами, только чтоб скоротать путь. Северянин, как ни старался казаться безразличным, то и дело оборачивался, бросая на север грустные взгляды.

  Вряд ли, если войско и вправду так велико, как говорили выжившие, кто-то в Харроге переживет нападение. Никто не говорил о том, но безмолвие подчас бывает красноречивее слов. Да и самой крепости не останется. Не останется конюшен, подвалов, амбаров... Будет груда черных камней только, и станет она могильным курганов для смельчаков, что остались обороняться без надежды сохранить себе жизнь. Знали, что Гартис уж ждет их, и не роптали. Только подначивали тех, кто отбывал в столицу, чтоб не мечи точили, а накрывали самыми нарядными скатертями столы, встречать победителей. "Станем им костью поперек горла - не проглотят, подавятся!" - с такими словами провожал их Кород. Еще вчера, на пиршестве, Миэ помнила, каким отвратным ей показался этот северянин: то в рукав сморкался, то ладони обтирал прямо о нарядную тунику. Даже теперь вспоминания о его плевках на совете, заставили таремку поморщиться от отвращения. Но он был отважен, много мужественнее многих встреченные ею раньше мужчин, и одно это отметало все остальные его недостатки.