Алексей Семенов - Листья полыни

— Увести не уведет, — отверг такую возможность венн. — Другими — сделает, пожалуй. До сего времени дети на отцов были похожи. Теперь время меняется.

— Это не странно, — откликнулся Мойертах. — В холмах время менялось столько раз, что загустело и почти остановилось. У вас отныне будет два времени — а это не так и много, — и вы станете старше. Твои дети будут старше тебя и мудрее, хотя это и кажется необычным. Только не заставляй их повторять твои неудачи, иначе они запомнят только их, а об удачах забудут. Тогда ты умрешь для них, и у них опять останется только одно время, которое они плохо знают.

— Мудрено ты говоришь, Мойертах, — кивнул Охлябя. — Наверное, и вправду только по-аррантски об этом короче молвить можно. Но я твои речи понял. Видно, ты и прав, только от правоты твоей не проще. Оттого, что изменить ее нельзя.

— Причины менять не вижу, — возразил вельх.

— И то верно, — примирительно закончил Охлябя, не желая длить этот беззлобный спор, в коем никто из спорящих не смог бы ни убедить, ни обидеть другого, потому как ни к одному, ни к другому не стремился. — Братство по мечу — ладное братство, это ты точно сказал. Что с теми мергейтами, кто из окружения утек?

— Дюжина и еще один под откос на озеро спустились. Остальных мы стрелами побили. Теперь тех на другом берегу ловить следует. Сотник с ними ушел.

— Хитрый волк, — с ненавистью и вместе с тем с уважением рек Охлябя. — И он попадется. Кто ловить пойдет?

— Никто пока, — отвечал Мойертах. — Здесь наши мечи не сломились, а окрепли вместе. И о братстве меча ты справедливо рассудил. Ныне идем на помощь Зорко. Или Плещею Любавичу.

Лист первый

Зорко

Когда мергейты, что споро расчислили, где находятся два десятка его конных людей, и едва не перестреляли их вслепую, вдруг куда-то провалились, Зорко уразумел, что они наткнулись на засаду, которую выставил в лесу Мойертах, и хитроумному вельху удалось увести за собой эту сотню, воеводствовал над коей невысокий и немолодой уже мергейт, с длинными смоляными волосами, заплетенными в три косицы, смуглый, с узким, как сабля, лицом. Его Зорко опасался больше всех и даже уверенней себя почувствовал, когда тот исчез в лесу, хотя Мойертаху завидовать теперь было не в чем.

Бездельничать Зорко, однако, не дали. Едва умчалась вправо от тропы, ведшей прямиком к озеру, одна сотня степняков, преследуя вельхов, как по той же опушке, где стоял Зорко и его отряд, опять застучали копыта.

— Сотня, — определил Неустрой на слух.

— Две, — возразил Саврас.

Ему Зорко верил больше: Саврас лучше знал лошадей и мог иной раз по звуку дыхания лошади опознать, какова она с виду.

— По поляне идут, не таятся, — заметил Кисляй.

— Десяток на поляну. Выстрелить раз, и мигом обратно, — велел Зорко и сам первый тихо, но резко сжал Серой бока, давая ей знать, что бежать следует скоро, да недолго.

Поляну заливал солнечный свет, приглушенный в сажени от опушки густой уже весенней листвою. Время было за полдень, и солнце светило в затылок веннам, а мергейтам в глаза, и те не сразу сообразили, что перед ними, в тридцати саженях, возникли не тени всадников, мреющие в ярком мареве лучей, а самые настоящие всадники. Любой мергейт мало того что искусно стрелял из лука, натягивая до уха тугую тетиву, но умел еще и защититься от стрелы лучше любого иного воина. Но когда стрела летела по солнечному лучу, да еще со столь малого расстояния, да еще ты сам наметом шел ей навстречу, никакое умение не могло спасти от гибели. Все десять стрел попали точно туда, куда метили венны. Зорко сбил с седла высокого и черного, как ворон, мергейта в черном халате десятника. Взвилась пыль, затопотали оставленные всадниками кони, мелькнули падающие тела, а мергейты, скачущие следом, приостановились. Но во второй раз натягивать тетиву Зорко не решился, ибо, не успев скрыться назад, под защиту деревьев, мигом получил бы вместе со своим десятком стрелы от целой сотни врагов, и тогда участь его была бы незавидной.

Десяток юркнул в лес.

— Назад, поспешаем, — выдохнул Зорко, чтобы криками не показывать степнякам, где же они на деле находятся. Ответные стрелы застучали по стволам, зашуршали, пронизывая листву, но вреда не причинили — слишком уж наудачу были эти выстрелы.

Два десятка всадников развернулись широкой дугою, но так, чтобы каждый удалялся от соседа сбоку не более чем на пять саженей, и они пошли нарысью, не набирая пока ход.

— Вижу! — воскликнул Кисляй.

Это был знак: первый, кто увидит преследователей, должен был об этом объявить, зане это значило, что и мергейты заметили их. После этого рассуждать уже не приходилось: Зорко обо всем предупредил еще поутру, и каждый сознавал, как должно себя вести, если бой повернется так или иначе. Дюжина из двух десятков, и в их числе Зорко, развернулись и, сколь могли, быстро кинулись на врага. Горькая удача получить в лицо стрелу поджидала каждого, но не всех из этой дюжины, и уловка оказалась верной: рядом с Зорко, в трех саженях ошую, упал с пробитым стрелой лбом Завид, ровесник Зорко, с которым он когда-то рыбачить вместе бегал на Светынь, к заводи. Упал, но ступнями в стременах зацепился, и льняные волосы его повлеклись по земле, подметая прошлогодние листья и мелкий сор лесной. Зато остальные десять были невредимы, и Зорко мог не шибко смотреть по сторонам: рубиться выходило один на один.

Он встретился со степняком, бывшим одного с ним роста, но уже в кости, жилистее. Каков был он годами, Зорко решить затруднялся: хоть и не были степняки все на одно лицо, как казалось в начале войны и как рекли многие венны по сию пору, а лета их на взгляд непросто было счесть. Только по седине и можно было узнать, вельми ли опытен воин аще не слишком. Если мергейт в волосах зимнее серебро носил, то сомневаться не приходилось, что перед тобой добрый воин. Мергейты в степях своих отродясь воевали, кочевье на кочевье, род на род, племя на племя, — иначе не получалось в степи жить. И когда доживал человек до седых волос, то не зря такое случалось: значит, видный был, чем-либо замечательный. Допреж всего, предполагалось, воинским умением не слабый либо хитростью великий гораздо.

Супротивник Зорко прятал думы свои за раскосыми узкими глазами, под длинными ресницами, каким чуть не всякая дева позавидовать бы могла. Росла у него редкая и скудная бородка, и усы пробивались-топорщились забавно. Нос приплюснут был, а лоб покат, и скулы торчали, а уши оттопыривались. Зорко не боялся врагу в глаза смотреть перед схваткой: у вельхов так учили. И хоть смотрел венн не через оберег свой волшебный, а простым взглядом, а выходило, что смущал тем врага. Не всякого, но иные поддавались. Поддался и этот. Как завороженный воззрился он на Зорко, можно подумать, в смелости поставил себе не уступить. Зорко тем временем не мешкал, показал, будто уходит с конем влево, чтобы десницей способнее рубить было мергейта длинным легким мечом для конного боя. И едва тот, моргнув, взор чуть в сторону повел, дабы предвкусить, что венн делать станет, и поверил, саблю для ответного удара занося, тотчас Зорко велел Серой — ногами одними пошевелив — идти не влево, а одесную. Лошадь послушно все сделала, да так, что не вдруг заметно было, как это она сначала чуть вбок пошла, а потом уж и морду и круп развернула. И явился Зорко мергейту вовсе не с той руки, с какой тот ждал. Пока степняк саблю на другую руку перекладывал, Зорко десницу с мечом вперед выбросил и наискось чуть, от левой руки к правой, и лицо мергейту располосовал. Да так, что тот если не от раны, то от боли превеликой тут же и быть перестал.