Лоис Буджолд - Священная охота

— Нет, нет, — кричал рыжеволосый гигант голосом, в котором звучала мука, — Фафа просто решил, что ему дали еду. Ах, не причиняйте ему вреда!

Говоря «ему», как, изумленно моргнув, понял Ингри, Джокол имел в виду медведя…

Медведь выпустил добычу и снова поднялся на задние лапы. Он поднимался все выше… выше… выше… Ингри пришлось запрокинуть голову, чтобы расширившимися глазами охватить нависающее над ним чудовище — разинутую пасть, массивные плечи, могучие растопыренные лапы со страшными желтыми когтями…

Всякое движение вокруг для Ингри замедлилось. В нем вспыхнуло другое восприятие — в черной ярости в его помутившийся разум ворвался волк. Крики во дворе храма превратились в далекий рокот. Меч в руке стал невесомым, его острие поднялось и описало зловещую сверкающую дугу. Взгляд Ингри наметил путь стали — в сердце медведя и обратно, прежде чем зверь даже заметит это движение, завязнув в другом, более медленном течении времени.

Именно в этот момент Ингри скорее ощутил, чем увидел вспыхнувшее вокруг медведя еле заметное сияние бога — как если бы в темноте погладили кошку, и от ее шкурки полетели искры. Красота этого сияния поразила Ингри. Его обострившиеся чувства сделали отчаянное усилие в безнадежной попытке сохранить тающее видение бога, и неожиданно разум Ингри переселился в медведя.

Он увидел свою внезапно укоротившуюся фигуру — двойной образ человека в кожаной одежде с мечом в руке и огромного, темного, яростного волка с серебристым мехом, в ореоле яркого света. Также как сердце Ингри рванулось вслед за сиянием бога, чувства ошарашенного медведя потянулись к Ингри, и на мгновение тройственный круг замкнулся.

Смеющийся голос бога прошептал: «Как я посмотрю, у звереныша Брата шкурка стала погуще. Это хорошо. Пожалуйста, продолжайте…» Разум Ингри словно взорвался под давлением этих слов, услышанных не ушами, а каким-то иным способом.

На мгновение медведь замер, и его воспоминания хлынули в Ингри. Направляющаяся к алтарю Отца процессия, все эти животные вокруг… Смердящий страх аколита… но и успокоительный знакомый запах хозяина, дающий опору в этом непонятном мире камня. Надоедливые голоса… Смутное ощущение движения, остановка… да, его недавно кормили, и он позволил вывести себя сюда… А потом медвежье сердце возрадовалось, ощутив всеобъемлющее присутствие бога. Зверь со счастливой уверенностью двинулся к катафалку. И вдруг растерянность и боль: человечек на конце цепи стал тянуть его куда-то в сторону, мешая его счастью. Медведь рванулся вперед, надеясь завершить данное ему богом задание. Другие мелкие существа забегали вокруг, загораживая дорогу. Алая ярость, как волна прилива, затопила его существо, и он схватил этот странно пахнущий кусок холодного мяса и побежал туда, куда манил его смеющийся свет божества… божества, которое непонятно как было всюду и нигде…

Чудовищный медведь зарычал от боли и горя, нависая над Ингри, как лавина из меха и мускулов.

Ингри показалось, что из глубины его существа — из сердца, живота, гениталий — вырвалось единственное слово: «Лежать!» Приказание пролетело через отделяющее его от медведя пространство, как камень, выпущенный из катапульты.

Меч Ингри, взметнувшийся для удара, теперь прочертил серебряную дугу и упал на камни у его ног. В те же камни ткнулся и нос медведя. Огромный зверь распростерся перед Ингри, закрыл передними лапами голову и оттопырил задние. Желтые глаза смотрели на Ингри с растерянностью и благоговением.

Инфи огляделся. Аколит в окровавленных белых одеждах на четвереньках отползал в сторону, глядя на Ингри еще более вытаращенными глазами, чем раньше — на медведя. Медвежьи когти лишь слегка задели его бок — иначе ему бы несдобровать. Ярость медведя все еще кипела в мозгу Ингри. Переступив через свой зазвеневший по камням меч, он шагнул к аколиту, сгреб его за тунику и прижал к камням священного очага. Служитель был такого же роста, как Ингри, и шире его в плечах, но и не пытался сопротивляться его хватке. Ингри пригнул аколита к языкам пламени; ноги того болтались, не доставая до пола, а визг сделался таким высоким, что стал неслышным.

— Сколько тебе заплатили за то, чтобы ты скрыл благословение бога? Кто посмел совершить подобное святотатство? — прорычал Ингри в испуганное лицо аколита. Его напряженный низкий голос отдался от камня стен, как шелест бархата, а в его собственных ушах прозвучал как кошачье мурлыканье.

— Прости… прости меня! — проверещал аколит. — Арпан… Арпан сказал, что вреда не будет…

— Врет он! — взвизгнул служитель в одеянии ордена Отца и попытался улизнуть, волоча за собой своего серого пса и с опаской косясь на огромного белого медведя.

Аколит в белых одеждах взглянул в глаза склонившегося над ним Ингри и умоляюще прошептал:

— Я во всем признаюсь! Только не надо… не надо…

«Чего не надо?»

Ингри усилием воли заставил себя выпрямиться и разжать руки. Аколит встал на ноги, но колени его подогнулись, и он, дрожа, свернулся окровавленным клубком у священного очага.

— Нидж, ты дурак! — завопил служитель Отца. — Заткнись!

— Я не могу противиться! — простонал служитель Бастарда. — У него глаза светятся серебром, и голос такой страшный — колдовской!

— Тогда тебе лучше бы послушаться, — проговорил без всякой симпатии кто-то у Ингри за плечом.

Резко обернувшись, Ингри увидел просвещенного Льюко, запыхавшегося и встревоженного, внимательно оглядывающего странную сцену.

Ингри глубоко вздохнул, отчаянно стараясь унять колотящееся сердце и вернуть времени нормальное течение. Свет, тени, цвета, звуки — все это обрушивалось на него, как удары боевого топора, а люди вокруг, казалось, пылали, как факелы. До Ингри постепенно дошло, как же много народа собралось во дворе храма, таращась на него и разинув рты: человек тридцать родственников умершего, жрец, проводивший обряд, пятеро служителей разных богов, князь Джокол и его встревоженный спутник, а теперь еще и просвещенный Льюко… который единственный из всех совсем не казался ошеломленным.

«Я позволил своему волку вырваться на свободу, — со смутным ужасом подумал Ингри. — В присутствии сорока свидетелей. Во дворе главного храма Истхома.

По крайней мере мне, кажется, удалось развеселить бога в белом…»

— Просвещенный, просвещенный, помоги мне, будь милосерден… — бормотал пораненный аколит, цепляясь за полу мантии Льюко. Тот посмотрел на него с растущим отвращением.

Теперь уже дюжина людей кричала одновременно; раздавались обвинения в подкупе и угрозах, неубедительные оправдания. Родственники усопшего разделились на две группы. Судя по обрывкам споров, долетавших до Ингри, речь шла о наследстве; впрочем, ком взаимных упреков стремительно рос: люди припоминали друг другу старые обиды, оскорбления и несправедливости. Несчастный жрец, назначенный проводить обряд, сделал несколько слабых попыток восстановить порядок среди своей паствы, одновременно отдавая распоряжения служителям, которые и не думали его слушать. Потерпев неудачу и в том, и в другом, жрец выбрал себе более легкую жертву.