(не) Обручённые (СИ) - Анна Снегова
И взяв мои пальцы очень бережно, он поднимается с места и разворачивается ко мне. Заглядывает в глаза.
— Потанцуешь со мной, Мэг?
Я могу только кивнуть с глупой улыбкой, потому что все силы трачу на то, чтобы не разреветься. И так на глазах подозрительная пелена какая-то.
Бастиан смотрит на меня задумчиво с высоты своего роста.
— Чего-то не хватает… ах да, точно!
И с ловкостью фокусника достаёт откуда-то бумажный цветок. Искусно свёрнутую из листков пожелтевшей бумаги бумажную розу. Протягивает мне.
— На свиданиях ещё полагается дарить девушкам цветы. Если я правильно помню.
— Дурак! Всё-таки довёл меня до слёз! — жалуюсь я, вытирая со щёк бегущую в три ручья солёную влагу.
— Не думал, что мой букет выглядит настолько убого, — шутит Бастиан с немного грустной улыбкой, глядя на меня с такой нежностью, что у меня того и гляди остановится сердце.
Я вытираю ладонь о платье, чтоб не промочить драгоценный цветок, забираю у него из рук подарок и вдеваю себе в волосы. А потом решительно кладу обе ладони ему на плечи.
— Только не говори, что у тебя тут ещё и целый оркестр музыкантов где-то прячется.
— Чего нет, того нет! Я всё-таки не волшебник, как некоторые, — улыбается Бастиан. Осторожно касается моей талии. Медленно, заглядывая мне в глаза, словно спрашивая разрешения, притягивает к себе. А потом склоняется ко мне и принимается тихо напевать на ухо низким, красиво поставленным голосом какую-то старинную мелодию. Кажется, я слышала эту песню — её любят петь рыбаки в Саутвинге. Песня про море, корабли и девушку, ждущую на берегу. И капитана, который извиняется перед девушкой, что не может к ней вернуться, потому что его пленили дальние берега и бесконечные странствия.
Положив голову ему на грудь, я закрываю глаза и слушаю песню, медленно покачиваюсь в такт. Он ведёт меня в танце, и мы кружимся по этой тюремной камере, как будто над нашими головами — не много метров камня, а потолок бальной залы. Пока Бастиан поёт мне песни о море, которого, он знает, никогда больше не увидит.
До самого утра мы танцевали и разговаривали обо всём на свете. Оба усиленно делали вид, будто не расставались, будто ничего не произошло и не было долгих мучительных дней — а скорее, веков, разлуки. Но Бастиан не мог скрыть теней на осунувшемся лице и всё ещё мертвенной бледности. А я так и не смогла решиться, чтобы рассказать, что побывала в Саутвинге. Кого там встретила. Что со мной за эти дни произошло.
Пусть. Потом когда-нибудь.
Сейчас это всё казалось очень далёким и совершенно не важным.
* * *Я стала приходить каждую ночь. Стражники как обычно не хотели тратить своё время и ночевать в угрюмых казематах, карауля пленника, который и так бы не смог сбежать. Днём их могли проверить, поэтому днём они исправно стояли возле клетки. А вот ночи…
Ночи были наши с Бастианом.
Но что-то неуловимо изменилось по сравнению с тем, как было раньше.
Я видела, что он следит неотрывно своими чёрными серьёзными глазами — за каждым моим жестом, каждым движением, каждым вдохом. Тем, как я отвожу глаза. Тем, как я замолкаю иногда. За движением моих рук, за положением тела. Как будто пытается понять — о чём я думаю сейчас. Не обижена ли. Не сделал ли он что-нибудь не так.
Не собираюсь ли я снова уйти.
Мне потребовалось много-много ночей, чтобы он «отмер» хоть немного и стал похож на себя прежнего. Чтобы убедить, что не собираюсь бросать его одного. Что верю — он не хотел меня пугать тогда и раскаивается в том, что поддался желаниям.
А какие-то бесята внутри меня так и подмывают спросить — что, неужели они прошли уже, эти желания? Но я молчу. Мне не хочется искушать его. Или себя.
Потому что каждый миг рядом с ним моё тело шепчет мне, что прекрасно помнит всё, что было. Его руки на моей коже. Его губы на моих губах.
Ловлю себя на том, что тоже ловлю каждое его движение.
Особенно залипаю на губы, когда он начинает что-то рассказывать. А я часто прошу его что-нибудь мне рассказать — ведь он великолепный рассказчик и читал столько книг, сколько я никогда даже не видела за всю свою жизнь. Признаться честно, наша королевская библиотека не была в числе моих любимых мест для прогулок. Меня больше тянуло в леса.
Так повторялось каждую ночь.
Мы говорили, и говорили, и говорили…
Я вдруг с удивлением узнаю, что он умеет смеяться. Что он веселый, когда забывает о том, где мы и что мне уходить наутро. Как будто прорывается в нем иногда этот мальчишка-король, которому не дали побыть юным.
А ещё Бастиан очень умный. И ему не терпится поделиться с кем-то теми мыслями, что бродили в его голове, пока он сидел тут один столько лет.
А ещё он, оказывается, тоже умеет слушать.
И у него в глазах тоска, когда я рассказываю о местах, в которых я побывала. А мне вдруг хочется показать ему их все. Туманные долины, спутанные лесные чащи, поросшие вереском холмы. Сердце леса, где пряно пахнет опавшей хвоей, грибами и мхом. Поляны с дикой земляникой. Заповедные тропы, где бывали лишь мы с Тишиной. Все мои самые заветные места. Показать ему мир, о существовании которого он приказал себе забыть.
Но мы никогда не говорим на эту тему.
А потом… однажды темы для разговоров как-то разом кончились. Я вдруг обнаружила, что мы застыли, как птицы на ветке, на краю койки, и я давно уже сижу, положив голову ему на плечо. Бастиан сжимает мою ладонь как-то отчаянно и хмурится, глядя в пустоту перед собой.
— Мэг. Скажи, если я сейчас тебя поцелую — ты не уйдёшь?
В его голосе волнение и отголосок той тупой боли, что всё ещё сидит в нём, как осколок отравленной стрелы в едва зажившей ране. Таким же бывает его взгляд каждый раз,
