Патрик Корриган - Закон стаи

Затухающим сознанием Витер почувствовал, как его ноги оторвались от пола, и дикий страх охватил чародея. Руки его были беспомощно прижаты к телу железной хваткой кушита, боль парализовала мозг, из памяти куда-то исчезли слова всех заклинаний. На миг он замер над пропастью. Сломанные ребра раздирали грудную клетку, а затем вдруг разом на него снизошло облегчение, и милосердные боги погасили остатки сознания…

— Восемнадцать, девятнадцать… Как думаешь, Вакаши, он уже приземлился? — Яхм-Коах осторожно заглянул за край колодца.

Чернокожий невольник сверкнул белозубой улыбкой.

— Разве он есть птица? Моя ломай ему кость, здесь, — кушит ударил себя в грудь кулаком. — Медуза падать — тоже неслышно.

— Что ж, измерим глубину в другой раз. Яхм-Коах закрыл дверь и не спеша отряхнул руки.

— Теперь я обернусь этим самонадеянным выскочкой и заверю герцога, что более опасаться нечего. Чисто сработано!

— О да, только Амра хитрей господина, — сверкающая улыбка не покидала широкой физиономии Вакаши.

— Сколько раз говорил, не смей сравнивать меня с твоими варварскими богами! Теперь ступай, следи за Реминой и ни на шаг не отходи от ее дверей!

Глава VII

Теплый, бархатный вечер опустился в долину, но если внизу уже сгустился мрак, окутав виноградники на склонах и лес в пойме реки, то пики гор еще сверкали в кроваво-золотых лучах заката, словно остро заточенные наконечники копий.

В дубравах стихли трели птиц, лес уснул, лишь невидимые цикады перекликались в траве стрекочущими голосами, да нескончаемый речной поток звенел и клокотал на перекатах. Раскалившийся за день воздух, благоухал ароматом цветов и медоносных трав, словно божественный нектар. Но камень и земля так быстро теряли свое тепло, что времени насладиться этим волшебным переходом от дня к ночи почти не оставалось. Студеное дыхание ледников неумолимо спускалось в долину, и вот уже в траве заблестела роса, а над рекою поднялись белесые космы тумана. Серебряный лик луны выглянул из-за невесомых разорванных облаков, и всю долину залило призрачным серебристым сиянием. Это была ночь полнолуния.

Конан передернул плечами от холода. Днем он обошел кругом замок, а остаток времени просидел в кустах, наблюдая за стенами и воротами цитадели. Мышцы затекли от долгой неподвижности, но теперь он знал все: когда меняют караулы, где стены ниже и доступней, с какой башни просматривается та или иная часть местности, он исследовал каждый овражек и каждую ложбинку на склоне и теперь мог незамеченным пробраться к самым замковым стенам. Будучи опытным воином и повидав множество укреплений и крепостей, Конан отдавал должное древним строителям этой крепости, искусно выбравшим для нее место — провести армию под стены скрытно от наблюдателей в башне, было практически невозможно. Но за спиной киммерийца и не было никакой армии, а одному человеку легко затеряться в неровностях и складках склона.

Оставался еще ров. Сейчас, в разгар лета вода в нем спала, и, угодив в него, человек попадал в ловушку, не доставая края рва с поверхности воды. Но и это препятствие преодолимо, особенно для того, кто родился и вырос в горах. Днем над зубцами главной башни взвился зеленый с золотом флаг, рядом с черно-белым полотнищем барона Орландо, из чего киммериец заключил, что герцог Ренальд прибыл в замок. Конан решил дождаться темноты, а уж тогда и проникнуть за стены, и терпеливо ждал весь день, скрытый листвой густого кустарника, не обращая внимания на полчища кровожадных москитов, кружащих вокруг.

Черная громада замка высилась на залитом лунным сиянием склоне. Флаги на башне едва полоскались под легким дуновением ветерка.

Изредка между зубцами стен мелькали факельные огни, и слышалась перекличка стражников. В неверном лунном свете стены казались еще неприступнее, а башни застывшими в дозоре великанами. Конан с надеждой взглянул на небо, может одна из туч наползет на насмешливый диск луны, но ничего кроме разочарования не испытал. Небо было чистое и бездонное, усыпанное самоцветами звезд. Только на севере небосклона виднелась полоска серых облаков, цепляющихся брюхом за горные кручи.

"К полуночи они будут здесь", — прикинул Конан и решил еще подождать немного.

И в этот миг над сонным замком прогремел гул набата, переполошивший лесных обитателей. Мощный голос медного гонга, словно гром небесный, ворвался в безмятежную долину, и горы вторили ему протяжным долгим эхом. Набат мог означать лишь одно — церемония в замке вот-вот начнется. Это подхлестнуло Конана к действию. Киммериец негромко выругался и бесшумно выскользнул из своего убежища.

— Пора, госпожа моя, — обратилась к Ремине одна из девушек, помогавших баронессе облачиться в свадебный наряд. — Ваш жених ждет вас в замковом храме.

— Ой, Ремина, ты должно быть такая счастливая! Я так тебе завидую! Говорят, что герцог — красавчик, — радовалась за подругу госпожа Филиппа, сверстница юной баронессы, товарищ детских игр и забав, отец которой верой и правдой служил барону Орландо и пал в одном из пиктских походов.

Ремина, отрешенная от всего земного, погруженная в горькие мысли, думала о своей несчастной судьбе и гибели киммерийца. Ничто теперь не связывало ее с этим миром, который она прежде так любила. Даже страдания отца, готового принять мученическую смерть, но не склониться пред жрецом, казались ей абсолютно напрасными.

Гибель варвара, к которому она прониклась доверием и испытывала странное неосознанное влечение, окончательно сломило ее. Киммериец казался ей героем из древних легенд, будораживших воображение девушки, побеждающим зло и помогающим сирым и слабым. В своем пылком воображении она создала этот романтический образ и сама не заметила, как влюбилась в него. Это была наивная юношеская влюбленность, чистая и прекрасная. Поэтому, когда Филиппа произнесла эти невинные с виду слова, сердце баронессы взорвалось от боли, а боль выплеснулась в неосознанный гнев.

— Как ты смеешь так говорить! — выкрикнула Ремина, вырываясь из рук рабынь. Рука баронессы взлетела вверх, готовая отвесить пощечину этой глупой простушке.

Филиппа вся сжалась, с удивлением и страхом глядя на свою подругу. Рабыни застыли в оцепенении.

— Простите, госпожа! Умоляю, простите! Я не должна была так говорить о вашем женихе! — скороговоркой оправдывалась Филиппа, стараясь не смотреть в пылающие гневом глаза баронессы.

"О, Митра, что я делаю!? — вдруг поняла Ремина. — Чем виновата бедная Филиппа? Ведь она ничего не знает ни обо мне, ни о Конане, ни о замыслах Яхм-Коаха. Милое, доброе существо, пребывающее в неведении. Не я, она счастливее меня во сто крат!"