Урсула Ле Гуин - Толкователи (сборник)

— Маз, — нерешительно начала Сати, — а до того, как довза стали такими могущественными… до того, как они начали все менять, стали пользоваться всякими машинами, организовали промышленный способ производства, стали создавать новые законы… ну до всего этого… — Одиедин ободряюще кивнул. — Ведь они стали все это делать только после того, как сюда прибыли представители Экумены, верно? То есть не более ста лет назад. А какими они были до этого?

— Обыкновенными варварами. Одиедин был рангма. Он просто не мог сказать ничего иного. И он сказал это громко и отчетливо. Но Сати прекрасно понимала, что Одиедин говорит так не только потому, что он рангма. Помимо всего прочего, он был еще и очень умным, думающим и чрезвычайно правдивым человеком.

— И они совсем ничего не знали о Толкователях?

Последовало молчание. Одиедин отложил свое перо.

— Когда-то давно так и было. Во времена Пенана-Терана. И когда уже было создано «Древо», они все еще ничего не знали о Толкователях. А потом люди с центральных равнин, из Доя, стали постепенно их приручать. Сперва торговать с ними, учить их. Научили их читать и писать; среди них появились первые Толкователи. Но в целом они по-прежнему оставались варварами, йоз Сати. И предпочитали мирной торговле войну. Торговые сделки постоянно кончались у них войнами. У них было распространено ростовщичество; они жаждали наживы. И у них всегда были некие предводители, которым они платили дань. Это были очень богатые люди, которые свою власть передавали сыновьям по наследству. Мы назвали их словом «гобей», «хозяева». Так что они и своих мазов стали превращать в «хозяев», наделенных властью и правом наказывать других людей. А также — правом брать дань. Они сделали мазов богатыми. И сыновья мазов, все подряд, тоже становились мазами — просто по рождению. А обычные люди у них за людей вовсе не считались. Вот что было не правильно. Вот что было совершенно несправедливо!

— Маз Оттьяр Уминг как-то рассказывала мне о тех временах. Рассказывала так, словно сама их помнит.

Одиедин кивнул.

— И я их помню. Только уже самый конец. Плохие были времена, йоз. Но не такие плохие, как сейчас! — И он коротко и резко хохотнул — как всегда.

— Но ведь нынешние времена корнями уходят в прошлое. Они ведь из тех семян выросли, верно?

Одиедин, казалось, отчего-то растерялся и задумался.

— Почему же вы, мазы, никогда не рассказываете об этом? — настойчиво продолжала Сати. Одиедин молчал.

— Я точно знаю, что вы этого никогда не толкуете, Маз Одиедин! — запальчиво воскликнула она. — И никогда даже не затрагиваете этой темы в тех многочисленных историях и преданиях, в которых вы толкуете обо всем на свете, обо всех временах. Кроме нынешнего, маз! Вы часто рассказываете о далеком прошлом. О его героях. О том, что пережили сами, о жизни простых людей — особенно на похоронах и еще — когда дети сами рассказывают вам свои истории, а вы их комментируете. Но вы никогда и ничего не говорите о тех великих и трагических событиях недавнего прошлого, из-за которых изменился весь мир. Ничего о том, как этот мир изменился всего лишь за одно столетие!

— Это не входит в задачи Толкователей, — промолвил Одиедин после напряженного молчания и глубоких раздумий. — Мы говорим только о том, что правильно, что так и должно происходить в жизни. Но не о том, что происходит не правильно…

— Пенан и Теран проиграли свое сражение. А ведь они сражались с довза! И это было не правильно, верно, маз? Но ведь об этом вы рассказываете!

Одиедин смотрел на нее внимательно, но совсем не сердито, не презрительно, а как бы рассматривал ее с очень большого расстояния. Сати понятия не имела, о чем он думает, что чувствует и что скажет в следующий момент.

Но он вымолвил одно лишь слово:

— Ах…

То ли это снова «мина» взорвалась рядом? То ли просто Одиедин, выслушав ее, тихонько вздохнул, соглашаясь? Она не знала.

А он вновь склонил голову и написал на полоске выцветшей красной бумаги имя умершего юноши — три хитроумных изящных идеограммы. Потом соскреб немного сухих чернил с того большого куска, который всегда носил с собой, и смешал стружку с речной водой в маленьком каменном горшочке. Для таких записей он обычно пользовался пепельно-серым пером геймы. Он, казалось, мог бы сидеть здесь, на покрытых пылью камнях, скрестив ноги и записывая имена на полосках разноцветной бумаги, и триста лет назад. И три тысячи лет назад…

Она не имела права спрашивать его о том, о чем только что спросила! Она опять совершила ошибку, опять!

Но на следующий день он сказал ей:

— Возможно, ты уже слышала загадки Толкователей, йоз Сати?

— Вряд ли.

— Дети учат их наизусть. Это очень старые загадки. Дети ведь всегда любили спрашивать одно и то же: «А какой у истории конец? А когда ты нам ее растолкуешь?» Такова, например, одна из этих загадок.

— Это скорее парадокс, чем загадка, — сказала Сати, обдумывая его слова. — Значит, события должны произойти и завершиться, прежде чем начнут свою работу Толкователи?

Одиедин, казалось, был немного удивлен ее словами; как, впрочем, и почти все мазы, когда она пыталась интерпретировать какое-нибудь их высказывание или историю.

— Но это не то же самое, что исходное значение той или иной истории, — сказала она уже менее уверенно.

— Нет, но может означать и то же самое, — возразил Одиедин. И прибавил:

— Пенан спрыгнул со спины ветра и умер: такова история Терана.

И Сати вдруг пришло в голову, что он отвечает на ее старый вопрос о том, почему мазы никогда не рассказывают о Корпоративном государстве и тех бедах, которые обрушились на Аку в период завоевания им абсолютной власти. С другой стороны, какое отношение эти герои древности имеют к истории Корпоративного государства?

Между ее мировосприятием и мировосприятием Одиедина пролегала такая огромная пропасть, что даже свету понадобились бы годы, чтобы пересечь ее.

— Значит, та история происходила по правилам, и это правильно, что мазы толкуют ее и в наши дни, — сказал Одиедин. — Ты меня поняла, йоз Сати?

— Пытаюсь понять, — ответила она.

Шесть дней они прожили в той деревне, отдыхая и набираясь сил, а потом снова двинулись в путь, запасшись провизией и двумя новыми провожатыми, и шли теперь уже точно на север и все время вверх. Все вверх и вверх. Сати уже перестала вести счет дням. С рассветом они вставали и выходили в путь; солнце ярко светило, освещая крошечные фигурки людей среди бесконечных скал и снегов. Потом наступали сумерки, умолкал звук бегущей талой воды, которая с наступлением ночи снова замерзала, они разбивали лагерь, ели и ложились спать.