Андре Нортон - Волшебница Колдовского мира

Я затряслась от страха. Однажды я уже носила знак Тьмы, и он вовлёк меня в такое, о чём не хотелось вспоминать. Кимок ценой собственной крови вернул меня к человеческому роду. Но я познала ужас и отвращение к себе. Неужели мы снова осуждены нести такое пятно?

— Плакать будем потом, — сказал отец, — а сейчас нам лучше уйти подальше от этой гнусности.

Мы пошли за ним в воду. Я подумала, что теперь нам нечего бояться возвращения племени. Кроме того, вокруг нас текла вода, и это в какой-то степени успокаивало, потому что текущая вода сама по себе является барьером для Зла. Я почти надеялась, что моя чудовищная внешность исчезнет, когда поток смоет мою чешуйчатую кожу. Но этого не случилось, и мы вышли из воды, какими вошли в неё, и оказались в наполовину устроенном лагере племени.

Увидев брошенные сумы, мы принялись разыскивать и складывать в свои мешки сушёную пищу и другие припасы. Мать прошла мимо меня, наклонив страшную рогатую голову, как бы обнюхивая след. Наконец её когтистые лапы разорвали туго завязанную корзинку, вывалив сухие травы, и она долго сортировала их, пока не отделила горсточку сухих, ломких листочков.

Мы не вернулись к реке, а пошли прямо на запад. Теперь отец уже не ходил вперёд на разведку, полагая, что наше ужасное обличье вполне может служить защитой. Он нёс Айлию, а мы шли по бокам. Следить за нами было некому, потому что даже большие собаки заразились общей паникой и бежали за хозяевами без оглядки.

— Когда мы окажемся в безопасности, — сказала Джелит, — у меня, кажется, есть кое-что, что вернёт нам прежний вид.

— Отлично, — отозвался Симон. — Но сначала уйдём как можно дальше отсюда.

На этой стороне реки расстилались луга. Вероятно, когда-то здесь были фермы, хотя там, где мы проходили, не было и намёка на строения. Но когда мы выдошли к рядам деревьев, я убедилась, что раньше здесь жили люди, в мире и довольстве. Деревья ничем не напоминали зло того ужасного леса. На них распускались бутоны, это был фруктовый сад.

Некоторые деревья были мёртвыми, расщепленными бурей, погибшими от старости, но многие цвели, воспевая продолжавшуюся жизнь. Жизнь действительно продолжалась. Птицы гнездились здесь в изобилии. Видимо, они надеялись на ранние плоды для своего пропитания.

Как тот лес был отмечен клеймом Зла, так здесь чувствовалось благословение источника покоя. Я ощущала запахи трав, слабые, но безошибочные. Тот, кто сажал этот сад или ухаживал за ним, посадил также и растения, служившие для лечения и блага. Хоть здесь и не было голубых камней безопасности, всё равно кругом царили мир и полное спокойствие.

Здесь мы и остановились. Айлия спала. Мать достала чашу, изображавшую сложенные ладони. Держа её в когтях, она медленно поворачивала голову, как бы в поисках направления, а затем пошла к одному из деревьев и опустилась на землю. Я пошла за ней, ведомая тем же слабым запахом.

В маленьком бассейне журчал источник. Над ним зеленели нежные стебельки, с мелкими жёлтыми цветочками. Мы в детстве называли их «глазастиками». Они были хрупкими и держались всего один день, но это были первые весенние цветы.

Мать встала на колени и до половины наполнила чашу водой из источника. Осторожно держа её обеими лапами, она вернулась к нашему временному лагерю под деревьями.

— Разведём костёр? — спросила она отца.

Его рогатая и клыкастая голова закачалась.

— А это необходимо?

— Да.

— Пусть так.

Я уже собирала под мёртвыми деревьями длинные и сухие стебли и ветви, выбирая те, которые дадут сильный, приятно пахнущий дым, и достаточно высохшие, чтобы горели быстро и ярко.

Отец тщательно сложил маленький костёр и зажёг его. По знаку матери я бросила в огонь щепотку трав, которые она собрала на стоянке племени.

Джелит наклонилась над огнем, держа чашу обеими лапами и пристально вглядываясь в неё. Я увидела, что вода в чаше затуманилась и в ней появилось ясное рельефное изображение. В глубине чаши стоял мой отец — не чудовище, следившее за костром, а человек. Я поняла, что надо делать, и присоединила свою волю к воле матери. Но даже вдвоём это было трудно. Изображение в чаше медленно изменялось. Оно становилось бесформенным, чудовищным, а мы следили и напрягали волю. В конце концов изображение полностью совпало с тем существом, которое вело нас через реку.

Тогда мать дунула в чашу. Изображение исчезло, осталась только вода, такая же чистая, какой была в начале. Когда мы подняли головы, стараясь выпрямить наши горбатые спины, мы увидели, что отец снова стал человеком.

Мать передала чашу отцу, а не мне. Она посмотрела на меня с некоторым сожалением, если такое выражение можно было заметить на её страшной морде, и заметила:

— Он самый близкий…

Я кивнула. Она была права. У него мысленное изображение выйдет наиболее отчетливым. Я послала свою силу отцу, пока мать отдыхала. Я тоже чувствовала нарастающую усталость и принуждала себя к борьбе. Мать в чаше медленно превращалась из высокой статной женщины в безобразное чудище, пока мы не решили, что сделано достаточно, и отец сдул отражённого в воде демона в ничто.

— Отдыхай, — приказала мне мать. — Остальное мы должны сделать сами, как в своё время дали тебе жизнь.

Я растянулась на земле, смотрела, как они наклонились над чашей, и знала, что они рисуют меня так, словно я стою у них перед глазами. Но мы были так долго с ними в разлуке, смогут ли они построить ту «меня», какую я видела в зеркале? Странная мысль, чуточку тревожная. Я перевела взгляд на цветущие ветви деревьев под которыми лежала. Во мне поднялось великое желание остаться здесь навсегда, сбросить с себя весь груз и лежать, лежать…

Что-то звякало вдоль моего тела, но я не обратила внимания на это. Глаза у меня закрылись, и я, кажется, уснула. Когда я проснулась, солнце припекало сильнее и клонилось к западу. Значит, большая часть дня уже прошла. Я удивилась, почему мы не уходим.

Приподняв голову, я оглядела себя и увидела, что вернулась в свой собственный облик. Мать сидела рядом, прислонившись к дереву, а отец лежал, положив голову ей на колени. Он, видимо, спал, а она ласково гладила его по волосам, но смотрела не на него, а куда-то вдаль, и на губах её играла улыбка, смягчавшая её обычно суровое лицо. Теперь оно было даже нежным, как будто она вспоминала о чём-то счастливом.

Меня опять охватило нелепое чувство одиночества, пустоты, которое появлялось у меня и раньше, когда я оказывалась свидетельницей их чувств друг к другу. Я как бы смотрела на уютную тёплую комнату из тёмной холодной ночи. Мне почти хотелось стереть эту радость с лица матери, сказав ей: «Ну, а что для меня? У Кайлана и у Кимока это есть, а я думала, что нужна Динзилю. Неужели правда, что, как я узнала от него, любой мужчина, посмотрев на меня, увидит во мне только оружие для осуществления своих честолюбивых замыслов? Неужели я должна отогнать напрасные надежды и пойти узким, бесплодным путём колдуний?»