Роман Мискин - Амулет Святовита. Первая часть.

- Не-не, я уж отжелался вовсе, - замахал руками второй. - И тебе советую блажь эту из башки выкинуть.

- Ну, как знаешь, - вздохнул первый. - А я вот попробую еще разок в житуху зубами вгрызться. Доколе ж меня она трепать-то будет? Попробую и я судьбу свою за шкирку взять!

Встал и сказал:

- Бывай, друже.

И, не протянув руки, побрел к выходу, шатаясь. Там, почти у самой двери, его качнуло в сторону, и он чуть не влетел в разгульную молодую компанию, шумно пировавшую за колченогим столом недалеко от входа. Те недовольно покосились на него: "Эй, поосторожней, дядя!"

Шляхтич оперся руками о край их стола, повел мутным хмельным глазом. И вдруг на какой-то миг его взгляд прояснился, он обернулся и на весь трактир громко сказал:

- Я не знаю, о чем вы тут все разговариваете - но ехать надо!!!

На мгновение в зале наступила тишина, а затем все громко засмеялись.

- И куда ж это ты намылился ехать, папаша? - заржали подгулявшие молодцы у двери.

Шляхтич пьяно улыбнулся:

- Куда, куда... Самому свою судьбу за шкирку брать!

И ушел в ночь, не обращая внимания на насмешки.

Когда веселый гогот и улюлюканье улеглись, второй собеседник, оставшийся сидеть одиноко за столом, заглянул в пустую кружке, поскреб в затылке и задумчиво сказал сам себе:

- Оно, конечно, да - попытаться еще разок не мешало бы вовсе. Глядишь, и из меня вышел бы справный пан какой, а не подшляхтич мелкий. Как говорится, верно люди подметили, что лучше быть барином в захолустье - чем прозябать холуем в столице. Что-то в этом все-таки есть...

Допив последний глоток, шляхтич почесал бороду, подправил свои пышные усы... и махнул на всё рукой!

Оглядевшись по сторонам, он заприметил знакомые лица с обвисшими, как у него самого, усами, заказал себе еще пива и подсел к ним.

Валдис Тырнович, случайно подслушавший эту беседу, сидел ни жив ни мертв. Как похожа была на его собственную жизнь этого шляхтича - будто с одного листа списана! Давно уж миновал четвертый десяток, и седина посеребрила бороду, а голову проела плешь - а всё тебе ни кола, ни двора. Почитай, большую половину жизни отмаялся, прислуживал и служил, служил да прислуживал. И что? Маяться так до скончания века по чужим дворам на подхвате?

И когда пожилой шляхтич на прощание сказал свои слова - Тырновича аж в пот шибануло. Взять самому свою судьбу за шкирку... Как верно подмечено - самому, своими руками, а не трепыхаться у нее в лапах безвольным щенком.

И слова эти так пронзили жемайта до самого сердца, так запали ему в душу, что он и не помнил даже, как и домой-то попал, ежели можно было назвать домом ту убогую каморку, в которой он ютился со своей семьей.

Взять судьбу за шкирку. С этой мыслью он ходил, как в тумане, и весь следующий день - и так, и эдак, и на все лады обдумывая ее. И, как это часто водится, похожее к подобному льнёт. Нет-нет, а то тут, то там всплывет нечаянно оброненный кем-то кусок разговора про Земиголье, то слушок искромсанный про этот дальний край принесет. А там, глядишь, кто-то и вовсе весть распустит - что, мол. Кориат Довмонтович всех, кто с ним в ту глухомань отбудет, подъемными деньгами одаривать начнет. Как обычно и бывает, слух этот враками сильно приукрашенными оказался - но все же и в нем затесался осколок правды. На новом месте подъемными, конечно же, одаривать поселян никто не собирался, но вот от податей на первые годы освободить - это да, это чистая правда.

И тогда окончательно вызрело решение у Тырновича перебраться на новое место и начать всё сначала. Раз уж лихой поворот судьбы сбросил его с родной земли, значит, надо сделать еще одну крутую петлю - и самому взнуздать свою долю и выехать наконец на большой жизненный тракт!

Кориат Довмонтович отбыл из столицы тихо и незаметно - не в опалу конечно, слава светлым богам, но всё же... А следом за ним из Ковень-града потянулись в глухое неведомое Земиголье возы и телеги, а бывало порой шли и вовсе просто одинокие путники с одной лишь котомкой за спиной - заселять далекий край. Вместе с ними со скрипом тянулась и старая раздолбанная телега Тырновича со всем его семейством. Шел упрямый жемайт, как он сам говорил, брать судьбу за шкирку.

И ведь взял же!

Поначалу пристроился к обозу ремесленному - то тут, то там подмог, чем мог и чему обучен был. А жестокая тетка-жизнь научила Валдиса многому. Так что без дела не маялся - чинил поломанные оси тележные, чинил и сами возы, вытягивал их из ненасытной чавкающей грязи, в коей они по брюхо тонули и барахтались, ладил порванные постромки и сбрую, и много чего еще переделал в той дороге. Однако ж и в накладе не остался - народ хоть и ремесленный, и держатся они особняком, но рукастого трудягу заприметили, и даже позвали с собой. Но Тырновича влекло другое - хотел свой дом отстроить огромный, и чтоб двор был любо-дорого посмотреть, и пашенкой мечтал заняться, в нее, родимую, силушки свои вложить. Не влекло его рукоделье вовсе - хоть и мог он много чего сам поладить. А потому по прибытию он и откланялся вежливо своим попутчикам. Но те в долгу не остались - деньжат немножко подкинули в благодарность, да еще к лесорубам пристроили кашеваром, подметив в дороге недюжинный талант жемайта к вкусной стряпне.

Повзрослевшие сыновья Тырновича с теми же лесорубами лес валить пошли, а сам Валдис с женой куховарить начал. Дело-то нешуточное - пойди попробуй наготовь на эдакую ораву изголодавшихся от работы в лесу мужиков: это тебе не каштанов в золе испечь. Но с этим тырнович не просто совладал - а готовил еще и так, что не то, что слова упрека никогда не слыхал в свою сторону, а часто и наоборот, только одни приятные похвалы. А бывало, кто из соседней артели на огонек ежели забредет, да угостится обедом у Тырновича - то всё, начнет захаживать всё чаще и чаще, по поводу и без, изыскивая разные предлоги.

И вскоре молва о вкусной стряпне разнеслась по всей округе, пока наконец один из таких гостей, облизывая ложку после третье по счету добавки, не брякнул:

- Тебе бы, дядя, корчму свою открыть - вот дело было бы!

Поблагодарил - и ушел. А мысль эта тоже острой занозой засела в мозгу у жемайта.

Быть куховаром? Корчмарем? А почему бы и нет? Такое никогда не приходило в голову Тырновичу. Хотя, ежели по правде спросить себя, он особо и не задумывался - а кем же, собственно, он хотел бы стать? Чем бы, помимо крестьянской заботы, хотел бы еще заняться? И то перепробовал, и это - а всё сердце не лежит никак. А стряпня... Как-то исподволь она у него такой вкусной выходила - будто душу в нее он свою вкладывал, пытаясь передать все те мечты о сытной жизни, коей сам был так долго лишен.

Сказано - сделано. Поднакопив немного деньжат, Тырнович открыл свою кухню. Дело, вроде бы, малое - а постепенно разрослось, стало семейным и довольно зажиточным.