Александр Сальников - Революция 2. Начало

Бородач заломил шапку и поскреб затылок. Судя по состроенной мине, яснее ему не стало.

— Проводи, а? — солдат глуповато улыбнулся. — У меня дело там. Спешное.

— Ну пойдем, раз дело, — хохотнул Рождественский. Затянулся напоследок и принялся озираться в поисках урны. Она обнаружилась у пулеметов. Вывалив мусор наземь и опрокинув вверх дном, безусый солдатик сподобил ее себе вместо табурета.

Рождественский поморщился и запустил окурок в ближайший сугроб.

Протискиваясь сквозь заполняющие коридоры потоки людей, они добрались до левого крыла Таврического дворца. Из-за приоткрытой двери кабинета номер тринадцать доносились басовитые команды:

— Да, по одному депутату от тыщи рабочих… И от каждой роты один, да… К семи часам пущай будут в Таврическом… Листовки в полки раздали?.. Кто будет ерепениться? Офицерье?.. Да в расход их списывайте! Они ж контрреволюционный элемент!.. Добро… Давай, на связи!

Рождественский первым зашел в небольшую прокуренную комнату. Пол был густо усыпан не нужными теперь никому бумагами бюджетной комиссии. Широкий стол находился напротив двери. На нем, над грязными тарелками, чашками и стаканами, высился телефонный аппарат. Скромного роста и внешности солдатик, совсем не под стать голосу, положил трубку и прищурился в едком дыму.

— Ты, часом, не Рождественский? — не вынимая козьей ножки изо рта, спросил он. — Бородатый детина. Пальтецо волчье. Сергей Петрович, нет?

— Ну я, — сдвинул брови Рождественский и на всякий случай сунул руку в карман. Револьвер послушно хрустнул, поднимая боек. — И что тогда?

— Тогда тебе тут новость передали, — кивнул щуплый на телефон. — Протопопова твоего не сцапали. Убег, паскуда!

— А ты, часом, не Керенский? — выглянул из-за Рождественского бородатый «георгиевец». Спросил, будто откликнулся эхом на слова тощего. Интонации те же и выговор один в один.

Щуплый расхохотался.

— Да брось ты! Какой из меня Керенский! — стряхнул он пепел на пол. — Сам-то откуда будешь?

— Тамбовской губернии, — важно ответил гвардеец.

— Зе-е-ме-еля! — обрадовался петросоветовец и засуетился: — Давай-ка к столу, зема! С мороза-то самое оно!

Маленькие пальцы шарили по чашкам и стаканам. Выбрали почище. Откуда-то появилась аптекарская склянка с притертой пробкой. Чпокнуло, и в стоячем табачном дыму остро запахло спиртом.

— А на кой тебе Керенский-то? — Щуплый вручил полный стакан щербатому бородачу.

— Мы тут министрика свинтили, — осклабился тот. — Щеглов, что ли, его фамилия.

— Может, Щегловитов? — встрепенулся Рождественский.

— Может, и так, я в них не особо, в буржуях, — подмигнул «георгиевец» и взял стакан на изготовку.

— Ну давай, зема, вздрогнем, — заколотил в тарелку окурок петросоветовец и поднял к потолку палец. — Большое дело делаем! Ре-во-люцию!

Рождественский со всех ног уже мчался к кабинету председателя парламента, где обосновался Временный комитет Государственной думы.

— Нет, Михаил Владимирович, — уверенно сказал Керенский. — Господин Щегловитов здесь не гость. Я не освобождаю его.

Родзянко в нерешительности шевелил губами.

Александр Федорович смерил взглядом бывшего министра юстиции. Тот нервно растирал следы от веревок на запястьях и затравленно озирался. Руки его тряслись.

— Иван Григорьевич Щегловитов, — пафосным тоном обратился Керенский к дрожащему сановнику, — вы арестованы! — Он театральным жестом поднял ладонь. — Не волнуйтесь — ваша жизнь в безопасности. Сопроводите господина Щегловитова в Министерский павильон и выставьте там караул.

Солдаты наклонили штыки. Минуя зал заседаний, арестованного по полукруглой застекленной галерее привели в отдельно стоящее здание. Еще совсем недавно здесь дожидались своего выступления приглашенные на заседание парламента члены правительства. Сегодня павильон, прозванный министерским, стал для них местом заточения.

— Я переговорил с ним, — спустя час сказал Александр Федорович Рождественскому. — Он ничего не знает. Нам нужен Протопопов.

Сказал и скривился от нового приступа боли. Орел с каждым новым обращением терзал его все больше. Сносить плату за дарованное артефактом могущество становилось труднее. Керенский сунул онемевшую ладонь между пуговиц пиджака и вопросительно глянул на подполковника.

Рождественский только развел руками. Найти беглого министра внутренних дел в царившем повсюду хаосе было нелегко.

Протопопов объявился сам.

Первый день революции подходил к концу. Стремительный человеческий водоворот потихоньку умерил темп. Вымотанные событиями люди разбрелись по дворцу в поисках еды и ночлега. На ногах оставались лишь самые стойкие и энергичные.

Керенский же будто вовсе не чувствовал усталости. В попытках уследить за событиями в Петросовете и Временном комитете Думы он метался по корридам Таврического дворца. Лиц Александр Федорович уже не замечал. Словно механический человек, он переставлял гудящие ноги и шел по одному ему ведомому курсу от кабинета к кабинету, от зала к залу.

Неожиданно в полутемном коридоре путь ему преградила тщедушная фигурка. Небритое, изможденное лицо. Обвисшие усы. Мятая одежда. Больные, блестящие лихорадкой глаза. В ссутуленном человечке Александр Федорович с трудом узнал вдруг министра Протопопова.

— Я пришел к вам по собственной воле, господин Керенский, — бесцветно прошелестел он. — Арестуйте меня.

Керенский на мгновение опешил. Главный преступник свергнутого режима умудрился неузнанным пробраться в сердце новой власти. Министру явно везло.

— Идемте, Александр Дмитриевич, — взял себя в руки Керенский. — Я отведу вас в безопасное место.

Им удалось одолеть половину пути до охраняемого кабинета председателя Думы, когда Протопопова узнали.

— Палач! — крикнул кто-то. — Граждане, Протопопова схватили!

Вмиг вокруг образовалась толпа зевак. Среди них становилось все больше перекошенных злобой лиц. Плевки и тумаки посыпались на бывшего министра.

— Убийца! Сатрап! Душегуб!

Керенский понял, что еще немного — и озлобленная орава кинется, растерзает Протопопова. На счастье, в конце коридора возник Рождественский. Могучим броненосцем он разрезал волнующееся людское море.

— Не сметь прикасаться к этому человеку! — крикнул Керенский и стиснул в кармане Орла. Глаза Александра Федоровича вспыхнули разноцветным огнем. Боль жарким капканом сдавила кисть. Он до крови закусил губу.

— Как вы? — обеспокоенно спросил подоспевший Рождественский. Вид Керенского ужасал. Бледно лицо кривилось мукой. Глаза полыхали. Левая рука была поднята верх.