Эдуард Веркин - Краткая История Тьмы

Решила пройти вперед еще немного, посмотреть. В выходах я уже сильно сомневалась, но на всякий случай, кто его знает? Мало ли что? Я ненавижу тайны, но иногда с ними приходится мириться.

Коридор выглядел вполне себе безопасно. Кое–где на стенах были нарисованы картинки, причем некоторые, как мне показалось, были нарисованы совсем маленькими детьми. Цветочки. Собака с большой квадратной головой. Слон. Дорога, пальма, солнышко, стены были разрисованы разноцветными мелками от пола почти до середины.

Буквы еще.

Сначала я пыталась складывать их в слова, затем эти попытки оставила, потому что слово получалось всегда одно: «мама».

Иногда на стенах встречалось и странное — настоящие маленькие картины, в основном природа. Мне особенно понравилась одна — море в самый разгар солнечного дня и над морем птицы, похожие на фиолетовых чаек. Похоже…

Не знаю почему, но от этих рисунков мне стало гораздо страшней, чем от анаконд в затопленных коридорах. Рисунки указывали лишь на одно — когда то здесь жили дети.

А теперь они здесь не жили.

Теперь здесь водились змеи.

Это был жилой сектор. Небольшой совсем, всего пять боксов. Двери открытые, решила проверить.

Боксы здесь были больше, комнаты больше, мебель лучше. Настоящая мебель, дорогое дерево, кожа, ткань. Личных вещей почти никаких, несколько старых игрушек, пластмассовые поломанные машины, плюшевые звери, при прикосновении распадавшиеся в разноцветную пыль.

Пыли вообще оказалось много, она лежала на полу толстым ковром, серела на предметах, свисала со стен лохмами. Дышать в запыленных боксах было трудно, я оторвала от рубашки рукава и сделала из них респиратор, немного, но помогло.

От пыли тут же начали слезиться глаза, но два бокса я все таки проверила.

Ничего, что заслуживало внимания. Игрушки, обувь, разношенная и непонятная, корзина. Предметы, по которым толком ничего сказать нельзя, они могли принадлежать кому угодно и когда угодно. То есть не кому угодно, детям — вряд ли взрослых интересовали игрушки и карандаши.

А вот четвертый бокс меня удивил. Конечно, после трех анаконд меня было сложно чем то удивить, но все же…

Бокс оказался выжжен изнутри. Вся мебель, все стены, пол, пластик, металл, все. Причем огонь был настолько силен, что некоторые металлические вещи расплавились и лежали на полу лужицами. И даже стены кое–где утратили форму и стекли к полу. Странный пожар. На пожар не очень похоже, если честно, не видно места, где он начался, казалось, что в боксе просто поднялась температура и комната спеклась, я находилась точно в печке.

Неприятное ощущение.

Можно было покопаться в углях, однако находиться в этом помещении мне совсем не хотелось, хватит с меня сегодня смерти.

И я направилась в бокс по счету пятый.

Тут мне пришлось удивиться еще сильнее. Гораздо сильнее. Определенно, странное место, самое странное место здесь.

Здесь было светло. Каким то чудом здесь сохранились все светильники, и все они горели. И мебель стояла на своих местах, стулья возле стола, кресло под канделябром. Диван.

Я давно не видела такого дивана — настоящий, покрытый красивой попоной. Ковер. Вернее, половик, тоже красивый, вязанный из плетеных разноцветных веревок. Самодельная лампа, из хрусталя, полированной меди, дерева. Коллекция камней. Горшок с цветком, я в цветах не очень понимаю, но этот красивый и видно, что вот–вот расцветет.

Здесь когда то жила девчонка, в этом можно было не сомневаться. По аккуратности, по какому то уюту, по стенам даже. Стены бокса раскрашены, вернее, разрисованы. Одна стена, та, которая напротив входа, представляла собой картину, самую настоящую.

Горное ущелье, тенистое и солнечное одновременно, ущелье расступалось на переднем плане, в нем блестело озеро с красивой молочно–синей водой, на берегу озера росли удивительные — какие могут придумать только девчонки — цветы. Справа был берег, коса, состоящая из прозрачного изумрудного песка, по которому бродил черный до синевы конь. Вдалеке дом с черепичной крышей, с трубой, с белыми стенами, с изгородью, окруженной плющом.

А по озеру плыл дракон. Сначала мне показалось, что это лебедь — только странной пестрой расцветки и с раздерганными перьями, гадкий такой лебедь, угодивший в краску, а потом в ощип.

Дракон.

Я вдруг заметила, что картину пытались закрасить. Синей краской, зеленой краской, несколько раз. Картину с драконом закрашивали, а потом опять отмывали, а потом закрашивали, и так много раз.

Странно. Жили здесь долго и считали это место своим домом, явно.

Я задела подвеску на лампе, и вдруг, совершенно вдруг лампа ожила, внутри ее щелкнуло, и началась музыка. Запина–тая, хрипловатая и непонятная, кажется, марш. Почему то эта заикающаяся лампа произвела на меня скверное впечатление, мне захотелось ее заглушить, но я не знала как, поэтому я поступила просто — взяла и накрыла ее одеялом. Но и под одеялом она продолжала шевелиться и трещать. Можно было, конечно, сломать, но я постеснялась ломать чужие вещи.

Продолжила осмотр. Заглянула в шкаф и здесь тоже обнаружила интересное. Одежду. Нормальную человеческую одежду, а не эти уродливые комбинезоны с синими рубашками, от которых меня давно тошнит. Здесь были джинсы. И куртка. Свитера. Несколько штук, мне больше всего понравился красный. Я примерила.

Точно мой. Словно это я носила его всю жизнь, даже рукава были закатаны так, как нравится мне — широко. Ворот высокий, до подбородка, в таком свитере можно жить. Я бы жила в таком круглосуточно, и спала бы тоже в нем, отличный просто свитер. Жаль, что взять его с собой нельзя. Чужое. Сколько ни стирай, все равно будешь знать, что не твое.

Я вздохнула.

На стене висело зеркало, я посмотрела, не удержалась, зеркала вообще такие штуки, мимо которых трудно пройти, не заглянув.

Я выглядела примечательно. Даже очень, не думала, что могу так выглядеть. Дико. Яростно, что ли. Даже без «тесл».

Волосы слипшимися клочками торчали в разные стороны в бешеном беспорядке, а в некоторых местах их, кажется, вообще не осталось, проглядывала синюшная кожа черепа с красными потеками. Лицо расцарапано, причем многие царапины глубоки, после них наверняка останутся шрамы — еще бы, мордой о бетонную стену как следует повозили, такое даром не проходит. Заражения бы не случилось. Как вернусь, возьму у Дрюпина тормознухи, протру. Кто его знает, чем эти поганые змеи могут болеть?

Глаза — отдельная песня. Зрачки расширены, как разбежались от ужаса, так в нормальное состояние и не вернулись, отчего лицо приобрело мрачное вампирское выражение, гляну на Дрюпина, он и перепугается. Да он и так, наверное, перепугается.