Диана. Найденыш (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович

Девушка и девочка легко спрыгнули с помоста, который в общине специально для этого случая и сколотили, и уже быстрым шагом, почти бегом понеслись по улице туда, где на взгорке пыхтел и рассыпал искры своей закопченной трубой местный трактир.

Шатры ставились для праздников, на время, а трактир — он вечен. Как лесоруб не может без выпивки, так село не может жить без трактира, который является не только местом, где можно выпить кружку пива или стаканчик хлебного вина, но и клубом, в котором узнают все последние новости и встречаются с друзьями, которых в иное время может бы и не встретил. Все заняты домашними делами, хозяйством, работой, и бродить по гостям нет лишнего времени и желания.

— Хага меня звать! — задыхаясь бежал следом кряжистый низкорослый лесоруб — Это твой купчишка его порезал! Кишки выпустил!

— Какой купчишка?! — Уна едва не упала, споткнувшись о замерзшее конское дерьмо — ты о чем?

— Ну твой, которого ты прогнала! — хрипло просипел лесоруб, едва удерживаясь на ногах то ли от усталости, то ли от выпитого вина — Он в трактир пришел, стал про тебя рассказывать, какая ты плохая! И как ты с ним в постели кувыркалась! А Нулан услышал, и стал его бить! Он в тебя влюблен!

— Кто, купец?! — не поняла, скривилась Уна, переходя на бег и хватая Диану за руку.

— Да нет же, Нулан! — прокаркал вслед понемногу отстающий Хага — Нулан в тебя влюблен! А он парень горячий, и кулачищи как два моих, и он врезал! А тот не будь дураком — достал нож и выпотрошил парня! И тот теперь доходит! А может и уже дошел!

Прохожие оглядывались на странную группу — впереди бежала лекарка, держа за руку свою дочку, рядом с ними задрав хвост несся огромный черный кот — он обычно сидел на плече девчонки, когда она (редко) выходила из дома, а за ними бежал задыхающийся, держащийся за грудь низенький широкоплечий лесоруб, который отхаркивался и плевал, но упорно бежал следом, явно куда-то их сопровождая.

Когда они добежали и вошли в трактир (кот тут же запрыгнул на плечо девочки), там уже были сам Глава и трое мужиков из «праздничной стражи» — так называли тех селян, которым на время массовых мероприятий поручали надзор за соблюдением порядка. Та же стража, с теми же полномочиями, только из числа общинников, можно сказать — на добровольных началах. Это обычно были самые крепкие и ловкие мужики, вооруженные дубинками и ножами, с повязками на плече — чтобы отличаться от остальной массы народа. И горе тому, кто осмеливался им противоречить или хуже того — дать стражникам отпор. Если они не справлялись сами — били в колокол, и со всех сторон сбегалась подмога из здешних селян, вооруженных дубинами, топорами, всем, чем им вздумалось. И для нарушителей начинались большие, очень большие проблемы.

Община имела право карать — вплоть до смертной казни. Хотя вообще-то это бывало очень редко. Впрочем — и случаев смертоубийства в общине не было уже очень давно — даже и не припомнить — когда именно было. Мордобой — да! Поножовщина — сколько угодно. Изнасилования были. А вот чтобы кто-то умер после мордобоя или поножовщины — этот случай из ряда вон выходящий. Пить — пей, драться — дерись, но меру свою знай!

— Уна, скорее! — хмуро прогудел Глава — иди на хозяйскую половину, туда его унесли. Пока что живой. Парень очень крепкий, может и есть надежда?

Уна не стала спрашивать — как случилось, что случилось — время шло буквально на секунды. При полостном ранении, когда обширное кровотечение и болевой шок высасывают из раненого остатки жизни буквально за минуты — какая разница, как его ранили? Главное — остановить кровь. Потом — убрать болевой шок. И уже после думать о том, как зашить живот и можно ли с таким ранением выжить. Кто знает, может у него печень рассечена, желудок либо почки… а хуже всего, когда содержимое кишок вываливается в брюшную полость, и все перечисленные органы буквально плавают в «супе» из крови, дерьма, полупереваренных остатков пищи и кусочков рассеченной плоти.

Парня уже раздели по пояс, уложив на широкую лавку возле печи, и Уна, бросив на несчастного первый взгляд, поняла — не жилец. Она чувствовала такие вещи, практически безошибочно определяя границы своего мастерства. Всегда знала: «Этого спасу, этого — не смогу».

Одно только «но» — с ней рядом стоял Магистр, и с любопытством в блестящих живых глазенках рассматривал больного с таким интересом, будто это был не истекающий кровью и пахнущий дерьмом человек, а какая-то живая картинка из чужого мира. Мира, где картинки разговаривают, ходят, играют спектакли.

Диана на удивление не боялась никаких ран, крови, грязи — она была абсолютно не брезглива и чрезвычайно, просто-таки патологически любопытна. И сейчас рассматривала выпавшие из живота кишки даже с некоторым удовольствием — ведь раньше она кишок в натуральном виде не видала. Если только не считать тех кишок, что были когда-то в трупах покойных разбойников.

***

Диане очень нравилось петь. Она наслаждалась вниманием зрителей, и от того у нее выходило еще красивее. Особенно тогда, когда подпускала в голос немного Голоса. Мама ее за это журила, однако все меньше и меньше — ей самой нравилось, как Диана умеет вплетать в обычную песню крохотные капельки магии. Песня тогда начинала сверкать, как звезды на ночном зимнем небе. Так мама сказала — Диана не умеет говорить так красиво. Однако все запоминает.

Они спели несколько песен, а начали с любимой — «Степь да степь кругом». Диана сама ее переделала, перевела на местный язык, чем была очень горда. Мама немножко помогала, но все равно — основное Диана сделала сама.

А еще — она перевела песню «Ах, ты, степь широкая!» Пришлось только убирать название реки, стало так: «Ах, ты, реченька, матушка!». Обидно, конечно, но что поделаешь? Волги-то тут нет! Трудно пришлось с бурлаками — мама все не могла понять, кто такие бурлаки. Но оказалось — в этом мире тоже есть дядьки, которые тянут лодки вдоль реки. Название только у них другое.

Потом перевела солдатскую песню: «Темная ночь». И тут трудно пришлось — в этом мире нет пуль. Пришлось заменить их на стрелы. А еще — там было «ветер гудит в проводах» — тут никаких проводов нет, значит — в ветвях деревьев. Получилось не очень в рифму, но как сказала мама, здешние люди не избалованы четкими рифмами, так что получилось хорошо.

Очень сложно было с «Городом золотым». И тут — если бы не мама, ничего бы не получилось. Диана и мама целый вечер посвятили тому, чтобы из нерифмованных слов сделать стихи, которые можно петь под гитару. Которая совсем не гитара, и называется по-другому. Здесь называется. Вот как можно перевести «исполненный очей»? Когда Диана и сама не до конца понимала слово «исполненный». Пришли к выводу, что «исполненный очей» — это большеглазый. То есть — глазастый. Ну… как получилось, так получилось. Но когда пели — люди плакали. Ведь эта песня про Рай! Про место, в которое люди попадут после смерти — если будут хорошо себя вести. И люди УВИДЕЛИ это место, когда Диана и мама ее пели на два голоса. Плакали, обнимались.

Очень понравилась песня «Счастье». Когда Диана и мама ее пели, люди плакали при словах: «Счастье мое, где ты?!». Диане было даже удивительно — неужели в мире так мало счастливых людей? Или их мало только здесь, в палатке-шатре, установленной в глухом селе на далеком севере?

С песней пришлось повозиться — другой ритм, другая музыка. Надо было сделать ее помелодичнее, чтобы могли исполнять Диана и мама — когда Диана услышала эту песню, ее пели волосатые дяденьки. Но песня ей понравилась — Диана уже знала, что такое счастье, и очень его хотела. Вот такого счастья — стоять рядом с любимой мамочкой и петь, петь, петь… Ну разве ЭТО не счастье?

Когда все вволю наплакались — попросили спеть что-нибудь веселое. Ну на этот случай Диана с мамой разучили несколько веселых шутливых песен, часть слов которых Диана не понимала. Нет, не так — слова она понимала, и даже понимала ситуацию, в которой оказался герой песни, но почему это так смешно — не могла понять. Ну что смешного в том, что какой-то дядька залез к чужой жене в постель, а потом убегал от мужа по улице голый и его кусали за попу собаки? Больно, неприятно. И не надо лазить в чужие окна! Зачем это?