Пол Андерсон - Операция «Хаос»

Где-то далеко, чуть ли не на другом краю прерии, замерцали огни. Я был рад, что полет близится к концу. А что дальше случиться — неважно. Хватит с меня размышлений.

Силоам — обычные улицы, обычные дворы и дома. Под Главной аэролинией, возле границы города, написано:

«НАСЕЛЕНИЕ 5240 ЧЕЛОВЕК».

Другая вывеска возвещала, что члены клуба Львов встречаются по вечерам в ресторане «Котел кобольта».

В городе имелось с пару маленьких предприятий, Муниципалитет, начальная и средняя школы, пожарная часть, порядком замусоренный парк, гостиница. И большое количество заправочных станций, чем необходимо.

В деловой части города находились универсальные магазины, одно-два кафе, банк, клиника, кабинеты дантистов, аптека… Все как обычно в Америке.

Эта невзрачность подчеркивала, насколько чуждо все остальное. Хотя близилась полночь, в городе было, как в могиле. Улицы пустынны, никто не прогуливался, не шел, взявшись за руки, не было молодых пар. Кое-где виднелись редкие полицейские метлы. И лишь один кто-то, закутанный в мантию, с капюшоном на голове, медленно брел вдоль улицы.

Дома отгородились друг от друга и от остального мира, закрытыми ставнями. Горожане спали. А где-то не спали, там, вероятно, не смотрели в хрустальный шар, не играли в карты, не пили спиртное и не занимались любовью. Скорее всего, они молились или штудировали свои книги в надежде достичь более высокой религиозной степени, овладеть большими знаниями и мощью, обеспечить спасение своей души.

В центре города стоял кафедральный собор. Он возвышался над окружающими коробками вспомогательных строений.

Возвышался над городом и равниной. Ничего гнусного, преступного в этой картине не было. Ровные, белые, как слоновая кость, стены поднимались все выше и выше, а над ними — огромный купол. Издали окна походили на ногти. И на каждом этаже один ряд окон. Но затем я увидел еще два мозаичных, каждое в полфасада, окна. Мрачными тонами на них были изображены тревожащие душу рисунки. На западном окне Сандала Эмандала — священный символ буддистов. Но восточном — Окно Божье. На западной же стороне вздымалась одинокая башня. На фотографиях она не производила внушительного впечатления, но теперь было видно — она едва достигала звезд.

На стенах собора играли огни, окна тускло светились. Я услышал молитвенное песнопение. Откуда-то, как из-под толщи льда, доносились мужские голоса. С ними переплетались голоса женщин. Мелодия была мне незнакома. А слова… Нет на Земле такого языка.

— …Хельфист Аларита арбар ионите мелихо тарасунт ганадос тепрура маряда селисо…

Мелодия звучала так громко, что ее было слышно, наверное, и на окраинах города. И она была нескончаемой. Хор пел беспрерывно. Всегда под рукой были священники, прислужники, псаломщики, пилигриммы, всегда под рукой, чтобы заменить усталого певца или певицу. Любого и любую из участников хора. Мне стало не по себе, как подумал, что дни и ночи напролет людям приходится слушать гимны. Если человек живет в Силоаме, пусть даже не иоаннит, вероятно, его сознание скоро перестанет воспринимать пение. Но разве не будут постоянно проникать эти звуки в его думы, сны, грезы. Наконец в саму душу?

Я не мог объяснить, что я сейчас чувствовал. Словами этого не выразишь. Но с каждым ярдом ощущение делалось все сильнее. Ощущение враждебности… или истины, которую я просто не способен воспринять?

Привратник в воротах был приятным на вид молодым человеком. Волосы, как пакля, и голубые глаза. Такое в этих краях дружелюбие, таких американцев любил описывать Уолт Уитмен.

Я припарковал метлу (участок был огромен, пуст, погружен во тьму), подошел к нему и спросил, можно ли войти.

Мгновение он рассматривал меня, потом небрежно сказал:

— Вы не причастник, не так ли?

— Н-нет, я был несколько ошеломлен.

Он захихикал:

— Да разве я знаю… Мне чего? Подождем, когда они закончат молиться Марии, потом войдем.

— Извините, я…

— Все, ладно. Веди себя тихо, никто ничего не заподозрит. В теории ты все равно проклят. Сам-то я в это не верю. Знаешь, чего я думал? Моя девушка — методистка.

Священники тянут волынку, не разрешают мне жениться на ней.

Но все равно не поверю, что ей гореть в аду…

Тут он понял, что слишком распустил язык:

— Чего это ты явился так поздно? — спросил он. — Туристы обычно бывают у нас в дневное время.

Я решил, что он не принял обет, просто вольнонаемный. И не более фанатичен, чем обычный христианин. Короче говоря, принадлежит к тому большинству, какое есть в любой организации, в любой стране.

Я был готов к такому вопросу и ответил:

— Я путешествую по делам. Получил указание посетить ваш город сегодня рано утром. Задержался и прилетел сюда только сейчас. Ваш хор так знаменит, что не хотелось бы упускать случая прослушать его.

— Спасибо, — он протянул мне брошюру. — Правила знаешь?

Входить и выходить только через главный вход. Знаешь место в Языческом… э-э… Туристическом пределе. Не шуметь, не фотографировать. Когда захочешь уйти, иди тихо тем же путем, которым пришел.

Я кивнул и пошел к двери. Замощенный двор, на нем вспомогательные здания, выстроившиеся квадратом вокруг собора. Там, где здания не соединялись впритык, между ними поднимались стены, оставляя лишь три прохода. Ворота в них были закрыты на проволоку. Учрежденческие, жилые, складские здания выглядели одинаково. Точнее — однообразно. Кое-где виднелись фигуры неспешно идущих куда-то людей. Мужчин трудно было отличить от женщин. И на тех, и на других — были одинаковые рясы с затеняющими лица капюшонами.

Мне вспомнилось, что иоанниты никогда не было замешаны в любовных скандалах. И это при том, что они практиковали как секс, так и безбрачие. Ну, хорошо, их монахи и монахини не просто прошли посвящение. Они посвященные. Иоаннизм превзошел баптизм и оставил далеко позади обычные ритуалы и элементарную перемену имени (последнее соответствовало принятой в петристских церквях конфирмации). Кстати, прежнее имя оставалось и использовалось во взаимодействии со светскими властями).

Годами посвященные умертвляли плоть, дисциплинировали дух, занимали свой мозг тем, что их святые книги называли божественным откровением, а неверующие именовали претензионной чепухой. Верующие же принадлежали к другим церквям. Нередко считали это «Откровение» — нераспознанным дьяволопоклонством.

«Да провались оно все…» — подумал я.

Мне необходимо сконцентрироваться на том, что я обязан сделать. Нет, сомнения, что эти тихие унылые фигуры в рясах, в случае нужды будут действовать быстро и энергично.