Сергей Чичин - Поход клюнутого

— Славно все-таки тот усатый нас свел! Теперь, случись такое, каждый может поступать по-своему и друг другу не мешать — я наутек, а ты насмерть с этой, как ее…

Ревнивым глазом Бинго отметил, что дварф-то за столом куда как организованнее — и разглагольствовать, и есть ухитряется в одно и то же время, в то время как сам гоблин, чтоб донести свою мысль, неизменно кусок откладывает, а принимаясь жевать — не то что сам говорить, но и слушать неспособен. Что ж, выбор нетруден: язык почесать никогда не поздно, а кормят далеко не всегда, так что с разговорами Бинго завязал и вгрызся в мясо, покуда Торгрим его на этом поле не обставил вчистую. Жранье всухомятку как дисциплина никогда ему не давалось, а киселем запивать опосля обостренных интеракций с его, киселевой, прародительницей гоблин побрезговал, так что вскорости намертво забил себе глотку и начал судорожно кряхтеть, дергать лопатками и предаваться задыханию. Торгрим равнодушно косил прищуренным глазом, сам питался совершенно неспортивным манером — аккуратно пережевывая каждый кусок, вместо того чтоб лихо заглатывать как есть в отчаянной надежде естествознатца — добиться, чтоб принятое было узнаваемо на выходе из организма. Бингхам начал корчиться и наверняка позеленел бы пуще прежнего, кабы было куда, но гнусный дварф только смотрел осуждающе — сколько, мол, можно на одни грабли? Подыхай, раз учиться неспособен!

Спасла старушка, с натугой приволокшая пузатый кувшин. Завидя корчи гостя, она лихо размахнулась кувшином, дабы приложить по хребту, и Бинго, остатками затуманенного паникой рассудка постановив не допустить нецелевого расходования пива, самоотверженно опрокинулся с лавки на пол. От удара застрявшее в глотке бурно ухнуло внутрь, а взбрыкнувшие гоблинские ноги стремительно взметнулись снизу к столешнице, дабы отправить ее в потолок… Но предупредительный Торгрим еще на зачаточном этапе этого приключения догадался подхватить стол за края и сдвинуть на себя. Так что модные оркские сапоги праздно взмыли к потолку, и с них на уязвленное чело Бингхама посыпались земля, пыль и дохлые кузнечики.

— Шебутной какой, праасти хоспади, — благоговейно выразилась старушка, водружая кувшин на стол. — Енто чиво с ним, болезнь какая? На нас-то не перекинется?

— Плохая наследственность, — пояснил дварф важно. — Воздушно-капельным путем не передается, иных же контактов, мадам, советую стеречься.

— Присоединяюсь к мудрому совету лешего, — просипел Бинго, сердито отплевываясь. — Из иных контактов никому из нас радости не вытесать. Вот разве что полей, матушка, мне пива прям оттель, чтоб мне не вставать лишний раз, да тут я, пожалуй, и прикорну, раз уж некстати опрокинулся.

— Подымешься как миленький, морда разбойная! Даром ли для вас гостевой нумер отперли? Да и зайдет кто по делу, вот не было печали об тебя спотыкаться.

— Кому какое счастье, а мне так и в простом недвижении отказывают, — пожаловался гоблин, но на скамейку вернулся, пока в самом деле спотыкаться не начали.

Пиво оказалось жиденькое и слабое, но скандальная бабка смотрела зверем, и Бинго не стал заводиться — нахохлился и героически вылакал, что налили. Потом, очевидно в порядке вежливости, хватил вторую кружку, а после нее и разбирать перестал — настроил процесс, одной рукой суя в пасть куски, а второй поднося запивку, да так и игрался, пока стол не опустел, а брюхо не надулось вызывающим арбузом, словно у медведицы на сносях.

— Здоров жратеньки, — признала бабулька со скрытым одобрением. — Уж представить боюсь, каково спать станешь, — поди, ставни храпом выставит?

— Строить крепче надо, — отрезал Бингхам сквозь могучую отрыжку. — Чё ты там говорил про прогулки опосля ужина, борода? Я вот ощущаю, что нисколь не ходок, пока не проверю теорию со ставнями.

— Больно ты примитивный организм, частишь со своими потребностями. — Торгрим тоже сдвинул опустевшую миску. — А я, пожалуй, пойду посижу на завалинке, с местными мужами повожу бесед познавательных.

— Главное, в танцы не пускайся, — упредил Бинго, от неумеренного жранья подобревший. — Кто их знает, какие тут нравы. Я как-то был в одном захолустном краю, так там раз станцевал с кем — далее женись, такие порядки. Или это не за танцы такая анафема… то ли с кем выпил, но тогда б я женат был уже на первом же встречном сплавщике… то ли посмотрел как-то эдак, по-особенному глазки выпучив, а то ли с кем в стогу изловили — не помню, словом, и с тех пор поутратил в этом… слово такое эльфийское — коммунизм? кобелизм? А… коммуникабельность!

Дварф неодобрительно потряс головой, вылез из-за стола и, прежде чем отправиться на выход, церемонно бабке поклонился.

— Вот туды ж, карапет, а осрамить думает, осмеять, как какую ледь светскую, — пожаловалась старуха, от такого обращения живо шарахнувшись.

— Видали мы всяких ледей, — пробурчал Торгрим оскорбленно. — Ничем вы, мадам, их не хуже. Засим прошу прощения, у моего организма тоже есть привычки…

— Там за избой лопухи вот такие развесистые, — подсказал Бинго.

— Не такие привычки, зломысленный мой товарищ. Вот!

Торгрим вытащил из-за пояса подозрительно мягкий кошель, пожалованный давеча стражником, а из-за пазухи — короткую курительную трубку с сильно обгрызенным костяным мундштуком.

— Коноплею разжился? — радостно вскинулся Бинго.

— Никоим манером. Это обалдуйское зелье вы сами пользуйте.

— Мы и пользуем, только не из такой посудины, а в листы заворачивая. А что ж у тебя? Нешто тобакко зловонное?

— Оно и есть, да и то, подозреваю, не из лучших — хорошее, оно стражникам не по карману. Однако ж не суть, что тянуть, лишь бы башку не дурманило! Сидишь себе, спокоен и недвижим, колечки пускаешь в небеса, и снисходит на тебя благодать, и всякое бурление, от коего некоторые страдают, само собою вокруг тебя стихает, как паскудные акиянские волны бессильно разбиваются о несокрушимый брег.

Бинго с сомнением хлюпнул носом.

— Вокруг некоторых такое бурление, что никакими колечками не пригладишь. Да и сидеть недвижиму — сложная наука, не вдруг и постигнешь. От конопли хоть смешно становится, правда, потом не всегда портки отыскать удается. Ладно, бабка, где тут, говоришь, можно прилечь опосля трудового дня?

— На конюшню б тебя, ирода, а не в чистую горницу, — брюзгливо рассудила старуха, заметив опытным глазом, что за пивом ее киселю внимания уделили оскорбительно мало.

— Дык же я и не против! В горницу возьми моего лося, он воспитания благородного и самых честных правил, а я на его месте и прикорну, только капкан дайте на случай, если ночами по вашему селу охочие до проезжих кузнечихи шляются.