Раскол во времени - Келли Армстронг
Еще один всхлип, похожий на детский, и когда я его слышу, ощущаю страх, ползущий вверх по моему позвоночнику.
Я была здесь раньше.
Ранее я думала, что одинока на этих темных, пустых улочках, до того момента, когда услышала шум в переулке. Понимаю, что возможно это ловушка. В тот вечер в двадцать первом веке я была чертовски уверена в себе. Я была полицейским. У меня был телефон. Со мной ничего не могло произойти.
Но все-таки произошло. Если бы я не провалилась сквозь время, меня могли бы найти мертвой на следующее утро. Задушенной серийным убийцей.
Мои пальцы непроизвольно тянутся к горлу. Этот женский и детский крики смешиваются, окутывая меня туманом нереальности.
Что, если это путь домой?
Не может быть чистым совпадением, что я снова нахожусь на Грассмаркете ночью и слышу такие же крики. Возможно, проход снова открылся, указывая мне путь назад.
Или он мог открыться в совершенно другое время, которое заманит меня в еще одну ловушку.
Хочу ли я попасть в другое место?
Нет. У меня есть медальон Айлы, и причина, по которой я так старалась вернуть его, в том, что я не хочу идти куда-то еще. Если я не могу быть дома, я хочу быть там, где я сейчас, в доме, где я в безопасности и с возможностью получения чего-то большего для себя.
Пока я колеблюсь, стоны продолжаются, сопровождаемые хныканьем и тихими криками.
Возможно, девушка на самом деле в опасности. Возможно, это разрыв в другое время и есть шанс, что в мое собственное. Но это также может быть ловушкой. Черт, в средневековой Шотландии это может быть ребенок, изображающий плач, чтобы заманить меня в ловушку.
Я достаю нож и прижимаю его к пальто. Щелчок и лезвие выдвигается. Затем делаю самое спокойное выражение лица, на которое только способна, и шагаю в этот темный переулок.
Я невольно медлю, как только заворачиваю за угол. Свет уличных фонарей сюда не доходит, как и лунный свет. Я могу лишь разглядеть кучу женской одежды на земле. Всхлип эхом разносится между высокими стенами.
Неужели я делаю это?
Неужели отказываюсь от шанса вернуться домой, шанса, который может не скоро представиться снова. Нет.
Я вскрикиваю и бегу к бесформенной куче, говоря:
— Детя? Ты ранена?
Я не успеваю произнести последнее слово, как останавливаюсь. То, что находится на земле, может быть просто кучей женского тряпья, а может быть реальным человеком, нуждающимся в помощи. Но не сомнения заставляют меня остановиться, а листок лежащий поверх ткани и слово, написанное на нем.
КАТРИОНА
Я просто стою и моргаю, чувство нереальности происходящего окружает меня. Когда темная фигура выходит из тени, я поворачиваюсь, чтобы увидеть мужчину в черном плаще, держащего верёвку. Мой взгляд сосредотачивается на ней. Он приподнимает удавку и прошедшей недели словно не было, я снова в том переулке, а у убийцы все та же старая веревка.
Это моя погибель. Сначала бумага с именем Катрионы. Потом веревка. А еще шок от «это не может быть правдой», который заставляет меня среагировать на долю секунды позже.
Так же, как и в прошлый раз.
Это невозможно. Невозможно.
Нереально. Невозможно. Но это происходит. Это либо сон, либо моя дорога назад. Если эту веревку закинут на мою шею. Если она затянется вокруг моего горла. Если я буду задыхаться и потеряю сознание, то очнусь в Эдинбурге двадцать первого века, живой и здоровой.
Это путь домой. Все это кричит мне мой мозг, испуганная часть моего сознания, которое я подавляла с тех пор, как очнулась здесь четыре дня назад. Та маленькая девочка, которая просто хочет вернуться домой, к своей бабушке и родителям, чего бы это ни стоило. Каждый раз, когда она поднимается во мне, рыдая от отчаяния, я заталкиваю ее обратно, но теперь она кричит во весь голос.
Все правильно. Просто позволь этому случиться.
Мое сердце обливается кровью из-за этой маленькой девочки, испуганной и бессильной части меня самой. Но она — голос страха, трусости и отчаяния, и прислушаться к ней значит сдаться. Я скорее рискну умереть, чем жить такой жизнью.
Веревка спускается, и мое тело напрягается. Несколько мгновений шока и срабатывает инстинкт самосохранения.
Моя свободная рука взлетает вверх и делает то, чего я не смогла сделать в прошлый раз. Я хватаю веревку и крутнувшись ударяю ножом в тело, завернутое во все черное, позади меня. Лезвие вонзается в его бок, и я слышу, что-то между стоном и удивленным вскриком убийцы.
Он отклоняется назад, рука прижата к боку. Вряд ли это смертельная рана. У меня никогда раньше не было причин применять нож, и, видимо, у меня не слишком получается. Я бью ножом наискось, но он легко блокирует удар. Я снова нападаю, почти с облегчением от того, что мне больше не нужно использовать нож. Я бью кулаком по его лицу. Пинаю, и да, это ошибка из-за юбок, но мне удается поднять их достаточно быстро, чтобы достать его ударом с разворота, который швыряет его в стену.
Когда он отлетает назад, что-то выпадает из его пальто и планирует на брусчатку. Ярко-синее перо с характерным рисунком глаза.
Перо павлина.
— Этого не может быть, — шепчу я, смотря на него. — Серьезно? Ты тот ублюдок, который убил Арчи Эванса? — мой взгляд скользит по его одежде. Все черное, включая маску и плащ.
— Ворон, черт возьми. Ты просто хренов стервятник.
Он уставился на меня, я вижу его глаза. Они могут быть темно-синими, карими или зелеными, а здесь слишком темно, чтобы определить их цвет, но это не имеет особого значения сейчас. Он убийца, которого мы ищем. Поэтому имя Катрионы написано на листке. Поэтому я ощущала слежку в течении всего вечера. Ему нужна Катриона. Она следующая жертва, но не потому что она это я, а потому что ее смерть это послание мужчинам, разыскивающим его.
Он стоит, растерянно моргая, затем произносит:
— Ты.
Одно слово, произнесенное шепотом.
Крик в переулке. Веревка на моей шее. Сто пятьдесят лет назад Катриона находится в том же месте. Руки на ее шее. И я попадаю в ее тело.
Но я была не одна в этом переулке.
Что если и мой убийца
