Охота на некроманта (СИ) - Молох Саша

— В порядке, — уверенностью в голосе Полины можно было покрывать суда малого тоннажа от коррозии. — Сам посмотри. А какие времена-то? Год какой?

— Так двадцатый, — растерянно пробормотал клиент.

Он наконец уселся, и Полина откинула плед.

Лука мог бы — крякнул от удивления. Ноги у покойника были обычные, человеческие: мужские, волосатые, размера сорок четвертого, с давно не стрижеными ногтями и грязными пятками. Второй форме данные конечности принадлежать не могли никак. То есть Павел смог провернуть обратную метаморфозу — частичную, правда.

Полина тем временем, мастерски владея голосом, доказывала мертвому, что с ним — полный порядок. Что он и не замерзал никогда в сугробе, ему все это приснилось. И пальцы на руках тоже не отморожены, а болит все — от долго лежания. Да, в летаргическом сне. Редкий случай, научный феномен. В результате этого воркования вторая форма медленно, но верно преображалась — вместо тонких кожных мембран отращивала нормальные кожу, мышцы и кости. Даже татуировку прижизненную на предплечье обратно вернула. Лицо из скошенного треугольного клинообразного рыла расширилось до прежних размеров, расправилось, даже щетину отрастило, буквально за минуту сплетя ее в усы и бороду. Только глаза оставались по-прежнему мертвыми бельмастыми буркалами.

— И правда не болит ничего, — обрадовался покойник. — Это ж надо — летаргия! Шурин про такое балакал. В газетенке читал. Из города. А что ж я теперь делать буду? И еще, уважаемая... Вы же докторица, да? Глаза не видят — пятна какие-то: темно, светло, темно… Глаза мне нужны очень.

Полина накинула на плечи клиенту плед, чуть отодвинулась в сторону, продолжая нести бред про летаргию, и вопросительно поглядела на Павла. Тот коротко кивнул и начал, четко артикулируя, беззвучно отсчитывать секунды. И на десятом счете легким движением закрыл нижнюю покрышку. Звук был плохой, с дребезгом. От такого звука хотелось брать ноги в руки и бежать. Но из чужих воспоминаний не убежишь, пришлось досматривать.

Клиент резко мотнул головой. От этого движения бельма на его глазах исчезли — будто пленки полопались. И теперь уже абсолютно живой мужик с ужасом оглядел сначала себя, потом видимый в свете фонаря кусок погоста, Павла, Полину. Затем увидел что-то за Полининым плечом, и глаза у него стали еще больше, словно ему показали привидение.

Он открыл рот для крика и рассыпался прахом.

В абсолютное стопроцентное ничто. В четвертую форму.

— Ты знал, что они такие доверчивые? — спросила Полина, без особой брезгливости отряхивая прах с колен. — Надо дальше от них, когда болтаю, сидеть — измазалась. Опять стирать придется.

— Доверчивость тут ни при чем, — Павел деловито убрал в кейс раскладку, снял одноразовые перчатки и спрятал в карман. Облокотился на столик, приняв излюбленную для беседы позу, растер курносый нос и шрам в межбровье. — Они — послушные. Стопроцентно. Любому упокойнику. Или тому, кому он делегирует. Просто до меня никто не догадался убрать фактор, который мешает им это послушание проявлять. Убираем фактор — вторая форма делает то, для чего ее подняли. Выполняет приказы. А приказы для нее могут быть разными. При этом неважно, кто их отдает — я или ты. Главное, чтобы вторая форма верила в происходящее. Тогда она себе и ноги отрастит, и крылья, и мозги, если ты доступно объяснишь, что она всегда бегала, летала и думала. На сегодня закончили. Идем? Надо заняться…

Воспоминание закончилось резко. Лука мимо лавки в этот раз промахнулся и здорово отбил задницу об землю.

Полина стояла там же, истончившись еще сильнее, и походила теперь уже не на сказочного полуэльфа, а на насекомое палочника.

— Ну вы и сволочи! — констатировал Лука. — Цели великие, а методы скотские. За что мужика-то? Он же живой стал, совсем живой…

Лука заткнулся сам. Смысл спорить с мертвыми? К гадалке не ходи, никому из этой команды до случайного покойника дела не было — потренировались, уложили в четвертую и дальше пошли. Но с точки зрения Луки это было чистым убийством. Убийством циничным, мерзким. Уничтожением того, кто полностью зависим и тянет мучительное существование именно потому, что его пробудили, а не потому, что ему так положено природой. Это как приручить зверька и снять с живого шкурку. Тошно.

Категория у Павла явно была уже не вторая. Лука никогда не видел работу высшего некроманта, но предполагал, что это она и есть: после сложнейшего подъема Павел не выглядел уставшим, даже утомленным не выглядел. Сколько бы он ни вложил в тренировочного покойника, у него внутри было еще сто раз по столько.

Полина на ругань никак не отреагировала, покачиваясь былинкой.

— Где, плитой тебя прибей, Павел? Кого вы вытащили с Раевского? Вернее, кого — я уже понял. Вопрос — как? Обеих или одну? Где они?

Полина молчала. Рост рогов у нее прекратился совсем, а истончение приняло каскадный характер — тело таяло на глазах. Но покрышка была в руке у Луки, и как бы поднятая ни хотела уйти от беседы, исчезнуть, раствориться — сделать это у нее не получалось, печать держала покруче стальной цепи.

Полину потряхивало, лихорадило, бельма то зарастали тонкой пленкой, то открывались снова. Ей было плохо. Она старательно уничтожала саму себя, как храбрый партизан на допросе. Но не успевала.

Лука продолжал задавать вслух вопросы в надежде на новую порцию воспоминаний, а в глубине души уже безмерно скучал по тем обычным, ничем не выделяющимся покойникам, с которыми приходилось иметь дело раньше. Вот жизнь была: пришел, поднял, поговорил, уложил, поехал в кабак лечить голову или к зазнобе под бок. А сейчас уже не до кабаков — разобраться бы, как выгрести на спокойную воду.

— Где Павел? — снова рявкнул он, угрожающе шагнув вперед.

Полина взмахнула руками, которые уже стали тонкими, как паучьи лапы, отшатнулась, заголосила высоко, на грани ультразвука, и тут же выдала картинку. На этот раз смутную, мигающую, но там происходило такое, что на качество трансляции Луке стало сразу наплевать.

Сторожа на Раевском убил Георгий: вызвал его из конторы, показал поддельные корки СПП, Полину представил как свидетельницу по иску, попросил проводить до квадрата. Потом зашел парню за спину и выстрелил в основание шеи из чего-то небольшого и почти бесшумного. Осторожно подхватил тело за подмышки и отволок к дежурившему на аллее Павлу.

Павел ждал у гранитного валуна с темной табличкой — у кого-то были богатые родственники, расщедрились. Валун Лука помнил. Если пройти по тропинке слева от него, чуть вглубь и свернуть — можно было попасть к Егору.

Рядом с Павлом стояла Инга, непривычно сонная и вялая, точно обколотая чем-то. Она все время поправляла волосы, проводя ладонями по лицу, от бровей до висков, словно они закрывали ей глаза, хотя яркие пряди были собраны в пучок на затылке.

Павел на странное поведение своей секретарши и, видимо, любовницы — иной причины брать ее с собой на дело Лука не видел — внимания не обращал: жадно курил самокрутку, выдыхая густой дым. На остальных тоже не смотрел, готовился и копил силы. Лука первый раз видел его в военной экипировке — обычно директор надевал дурацкие розовые рубашки, которые подчеркивали лишний вес и отсутствие вкуса. Надо сказать, в камуфляже Павел смотрелся естественно, и Луке вспомнилось, что тот никогда не озвучивал, где и кем он служил. Нашивки с формы были спороты.

Полина, чьими глазами Лука наблюдал за происходящим, в отличие от явно больной Инги была бодра и деятельна. Сунула Павлу под руку термос с чаем, помогла Георгию оттащить тело сторожа чуть в сторону, достала заранее приготовленную сумку.

Смотреть, как работает Павел, было чистым и незамутненным удовольствием. Второй раз за последние полчаса Лука подивился, насколько быстро, четко, а главное, легко он поднимает: пальцы до глины покрышки не дотронулись вовсе, так, обозначили касание, а сторож уже очухался. Павел не пожадничал — докинул печать, чтобы ускорить подъем, и сразу же, стоило клиенту открыть бельма, закрыл нижнюю покрышку, и не просто, а с рассечением, которое обычно применялось к третьей форме. Поморщился — приятного в таком «открой-захлопни» было мало. У Луки бы голова трещала два дня, а Павел ничего — только губы скривил.