Роберт Говард - Сад ужаса

Я знал, что не смогу живым пересечь красное поле, опоясывающее башню. Не успею я сделать полдюжины шагов, как добрых два десятка шипов вопьются мне в тело, а их жадные рты будут сосать кровь из моих жил, чтобы утолить свою демоническую жажду. Даже моей тигриной силы было бы недостаточно, чтобы прорваться сквозь них.

Крылатый человек не шевелился. Оглянувшись, я увидел, что он по-прежнему стоит в той же самой позе. Когда я, Джеймс Эллисон, снова вижу сны как Ханвульф, этот образ всегда бывает отпечатан в недрах моей памяти – фантастическая фигура с локтями на парапете, подобная средневековому дьяволу, нависшему над адскими битвами.

Пройдя по узкому ущелью, я вышел на ту долину, поросшую редкими деревцами, где вдоль берега реки расхаживало стадо неуклюжих мамонтов. Я остановился за их спинами, вытащил из сумки пару кремней, наклонился и высек искру. Сухая трава быстро загорелась. Перебегая с места на место, я всюду поджигал траву. Северный ветер подхватил огонь и погнал к югу. Через несколько мгновений огонь несся по всей долине.

Мамонты прекратили жевать, подняли огромные уши и затрубили тревогу. На всем белом свете они боялись только одного – огня. Они стали отступать к югу; самки гнали перед собой детенышей, самцы трубили отчаянно, как в день Страшного Суда. Ревя, словно буря, огонь завоевывал все новые позиции, и мамонты бросились врассыпную, спасаясь бегством, сметая все на своем пути. Деревья раскалывались и падали перед ними, а земля тряслась от их тяжелого топота. Их настигал мчащийся огонь, а по следу огня бежал я, и раскаленная земля почти прожигала мои сандалии из лосиной шкуры.

Гиганты с шумом пробивались сквозь узкий перешеек, сметая густые заросли, вырывая деревья с корнями. Казалось, что по долине прошелся торнадо.

С оглушительным грохотом и ревом они пронеслись по морю красных цветов. Эти дьявольские растения, может быть, и могли бы погубить одно животное, но под мощными ногами целого стада они гибли так же, как обычные, хрупкие цветы. Обезумевшие титаны проносились по ним, растаптывая и вбивая в землю, пропитанную их соком.

На какое-то мгновение меня охватила паническая дрожь: я испугался, что эти скоты повернут к башне, которая может не выдержать их мощного натиска. Очевидно, крылатый человек разделял мои страхи, потому что он резко взмыл в воздух и полетел по направлению к озеру. В это время один из самцов наткнулся головой на стену, отскочил назад, и все стадо с ревом пронеслось мимо башни, задевая ее стены волосатыми боками. Теперь мамонты мчались к отдаленному озеру.

Дойдя до красного поля, огонь остановился: растоптанные сочные клочки красных цветов не загорались. Упавшие и еще стоящие деревья дымились и тлели, и горящие ветки дождем падали вокруг меня, но я продолжал бежать, петляя, как заяц, пока не оказался на гигантской дороге, которую проложило на синевато-багровом поле обезумевшее стадо.

Подбегая к башне, я позвал Гудрун. Она ответила мне каким-то сдавленным голосом; одновременно я услышал стук и тогда понял, что крылатый человек запер ее в башне.

Прямо по остаткам красных лепестков и змеевидных стеблей я подбежал к стене башни, размотал кожаный канат, завязал его петлей и бросил вверх, чтобы зацепиться за один из зубцов резного парапета. Потом, перебирая руками и ногами, я вскарабкался по нему, обдирая колени и локти о шероховатую стену.

Когда я был уже в пяти футах от цели, меня что-то ударило по голове. Это черный человек вернулся, приземлился на галерею и, согнувшись над парапетом, глядел на меня. Я сумел внимательно рассмотреть его. Черты его лица были прямыми и правильными, без малейшего намека на негроидную расу. Сверкающие, немного раскосые глаза, торжествующе оскаленные зубы – я остро почуял исходящую от него застарелую злобу и ненависть. Он долго, очень долго правил долиной красных цветов, взимая с несчастных племен, живущих за горами, дань человеческими жизнями, чтобы эти плотоядные полурастения-полуживотные, подданные и защитники, питались кровью корчащихся жертв. А теперь и я оказался в его руках, и ни к чему сейчас были и мои умения, и моя сила. Один удар его кинжала означал бы мою мгновенную смерть. А где-то в глубине башни Гудрун, чувствуя мою гибель, заходилась в бешеном крике! И вот в этот жуткий для нас обоих момент вдруг раздался треск ломающейся деревянной двери.

Черный человек, злорадно хохоча, уже коснулся острым лезвием кожаного каната, на котором болтался я, но сильная белая рука схватила его сзади за шею. Он отпрянул назад, и над его плечом я увидел прекрасное лицо моей Гудрун. Волосы у нее стояли дыбом, а глаза расширились от ужаса.

Крылатый заревел, развернулся, оторвал от себя ее руку и с такой силой отшвырнул девушку к стене, что она чуть не лишилась чувств. Потом он снова повернулся ко мне, но я уже успел подтянуться, вскочить на парапет и, выхватив топор, спрыгнуть на галерею.

Он на мгновение заколебался, чуть приподняв крылья и держа наготове кинжал, словно раздумывая, бороться со мной или поднять меня в воздух. Он был гигантского роста, мускулы переливались по всему его телу, но он раздумывал, как раздумывает человек, сталкиваясь с диким зверем.

Я же не колебался. С низким гортанным ревом я прыгнул на него, замахнувшись топором. Он со сдавленным криком взметнул руки вверх, но сейчас же между ними опустилось лезвие топора, превратив его голову в красное месиво.

Я повернулся к Гудрун. Она, поднявшись на ноги, обвила меня руками в отчаянном жесте любви и ужаса, со страхом глядя туда, где в луже крови и мозгов лежал крылатый властелин долины...

Я часто жалел, что нельзя соединить две мои столь разные жизни в одном теле, совместить в одно опыт Ханвульфа и знание Джеймса Эллисона. Если бы это можно было осуществить, Ханвульф прошел бы в дверь из черного дерева, которую недавно Гудрун ломала и трясла изо всех своих сил, в таинственную комнату, обставленную странной мебелью, с полками, забитыми свитками древних пергаментов. Он бы развернул эти свитки и постарался бы расшифровать иероглифы; он бы прочел хронику этой фантастической расы, последний представитель коей только что покинул грешную Землю. Конечно, та история оказалась бы поинтереснее наркотических снов и увлекательнее сказок о потерянной Атлантиде.

Но Ханвульф не был столь любопытен. Для него башня, комната из черного дерева и свитки пергамента ничего не значили. Он полагал их лишь необъяснимыми проявлениями колдовства, смысл которого понимал только сам крылатый дьявол. Хотя разгадка тайны была, можно сказать, в руках Ханвульфа, он был так же далек от нее, как и Джеймс Эллисон, рожденный через многие тысячелетия.