Лилия Баимбетова - Перемирие

Спустившись по темной неосвещенной лестнице, я вышла на светлый просторный, мощенный каменными плитами двор. Был ясный солнечный день; необычайной чистоты, прозрачный, без летный пыли воздух делал солнечный свет особенно ярким и словно струящимся из ниоткуда. Было свежо и морозно, но из-за солнечности дня словно бы и не холодно. Завернувшись в короткий черный плащ, я вышла на чисто выметенные плиты двора. И не то, чтобы солнце слепило глаза, но сам воздух был так ярок, что плохо было видно все вокруг. Несколько девушек в простеньких зеленых платьях, торопясь и ежась, зябко передергивая плечами на холоде, заносили что-то черное и громоздкое в боковую, не в ту, через которую я вышла, дверь. На ступенях парадного крыльца стояла совсем маленькая, лет пяти, девочка. Она, верно, была дочерью кого-то из слуг, коротенькое ее зеленое платье было из самого простого полотна, да и видом она ничуть не напоминала Эресундов. Светлая короткая растрепанная коса была перекинута на плечо, на маленьких ножках были большие черные сапоги с меховой оторочкой, каждый едва ли не в половину ее роста, и подол зеленого платьица задирался, цепляясь за мех. Поверх платья девочка была завернута в широкий шерстяной шарф, она держалась за концы шарфа, победно оглядывалась вокруг, видимо, радуясь, что сумела выскользнуть на улицу. "Поймают и отлупят", — подумала я, глядя на ее задранный кверху маленький курносый нос и сияющие круглые глаза.

Сменялась охрана ворот. Отстоявшие ночь стражники открывали на день тяжелые ворота. От небольшого каменного домика караулки к ним подходила дневная смена: четверо крупных молодых мужчин в зеленых куртках и высокий, стройный, неожиданно черноволосый офицер, державшийся очень прямо.

Ночная смена состояла из шести человек, на двоих больше, чем дневная. Высокий, худой, костлявый парень зевал во весь рот, глядя на подходившую смену. Толстый румяный стражник сидел на маленькой скамеечке у ворот и торопливо натягивал сапог на толстую белую ногу в подвернутой штанине. Четверо отворяли ворота, по двое толкая тяжелые резные створки ворот. Подошедший офицер что-то сказал им, ночная смена выстроилась в неровную шеренгу, и лысеющий стражник в расстегнутом мундире, видимо, старший смены, стал докладывать офицеру о прошедшем дежурстве.

Я пересекла наискосок двор, слушая, как отдаются мои шаги по каменным плитам, и, взявшись за деревянные некрашеные перила, пошла наверх по узкой лестнице, ведущей на крепостную стену. Ветер метался там наверху, ветер, и, поднимаясь по древним ступеням — выщербленный камень цвета запекшейся крови, — я запрокидывала голову, подставляя ему шею, как любовнику. Ветер налетал и путался в моем плаще, играл косой, холодил мне лицо. Ледяной предзимний ветер, вестник будущих холодов, гонец наступающей зимы.

И постепенно предо мной открывался вид, ради которого я и взобралась сюда, уподобляясь птице, к чему меня обычно не тянуло. Но шаг за шагом предо мной открывался — простор, простор, которого мне так не хватало на этом чертовом Севере. Эти бесконечные леса уже не стесняли меня, я была над ними, наедине с огромным белесым небом. Как в степи — небо и земля, и ты между ними.

На узкой дорожке между рядами каменных зубьев стояли часовые — довольно далеко друг от друга. Мимо одного я прошла, он стоял, облокотившись на пику, и производил впечатление удручающее. Да-а. В нечищеных сапогах и с мятой бородой, он выглядел полусонным, как муха, почуявшая зимние холода. Это был коренастый бородач; то ли серые, то ли просто седые кудри спадали из-под высокой суконной шапки, и верхняя пуговица его застиранного полинявшего мундира болталась на длинной нитке, грозя оторваться. Чем-то он напоминал мне подземного духа из северных сказок: очень было похоже, что он хранит где-то в пещерах сокровища, а здесь только притворяется часовым. Он низко поклонился мне, а когда я проходила мимо, сделал знак от дурного глаза. Что ж, кое-кто здесь, на Севере, уже говорил мне, что негоже это, когда одна женщина так похожа на другую, умершую шесть веков назад.

Я остановилась и облокотила на каменный зубец. Поля в этих краях пахали с осени, и до самого подножья Мглистого расстилалось море вывороченного чернозема, только у реки зеленели озимые. Черная, слежавшаяся комьями земля блестела на солнце. А впереди были горы. Мглистый хребет заворачивал с юга к востоку, невысокий, с пологими склонами, поросшими лесом, сглаженный временем, словно песчаный гребень детской лопаткой. А за ним виднелись синеватые склоны других хребтов, все выше и выше, — великая горная страна Севера, которую до сих пор даже на карты не нанесли целиком, ибо там, лиг за сто отсюда, начиналась уже вотчина нильфов.

Узкая быстрая река со светлой меловой водой петляла в полях; на противоположном обрывистом берегу были сенокосные луга, и желтела пожухлая, невысокая, мало отросшая после июльского покоса трава. Маленький, со спутанной гривой, словно игрушечный жеребенок бродил там, опустив голову к самой траве. И пока я смотрела на эту картину, мне вспомнилась стихотворение Ван Вэя:

Вновь стало ясно — и открыты

Передо мной полей просторы.

Вся грязь и пыль дождями смыты

Везде, куда ни кинешь взоры.

Ворота дома Го далеко

Видны у самой переправы.

А там селенье у потока,

И луга зеленеют травы.

Сверкают белыми лучами

Среди полей реки узоры,

И показались за холмами

Вдали синеющие горы.

Здесь в пору страдную в деревне

Не встретишь праздных и ленивых.

И юноша, и старец древний-

Все дружно трудятся на нивах, — вполголоса проговорила я.

Правда, поля были пусты, и ни одной живой души не видно было за пределами крепости, но во мне свежи были еще впечатления от нашей поездки. Что, интересно, будут обо мне думать, если кто-нибудь услышит, как я читаю стихи на крепостной стене? И тут же раздались шаги — знакомая легкая и осторожная поступь; и резкий голос с едва заметным поозерским акцентом спросил:

— Кого ты высматриваешь?

Я даже не пошевелилась, но легкий налет мечтательности исчез — как ни бывало. Крупный мужчина в сером свитере обошел меня и сел между зубцами стены. Кейст, которого недавно перевели с восточного участка. Я смотрела на знакомое, за два месяца до мельчайших подробностей изученное лицо, широкое, грубоватое, изрытое оспинами, с крупным ртом и необычайно яркими зелеными глазами. Я смотрела, как уже привычным для меня жестом он приглаживает вечно растрепанные светлые волосы, и молчала.

— Они приедут сюда, так? Что ты молчишь?

Кошачьи зеленые глаза внимательно смотрели мне в лицо.