Илья Носырев - Карта мира

— Дело? — визгливо взвился Сквайр. — Дело? Какое же тут дело, если вы решили отнять у вашего сеньора то, что изначально было его?…

— Изначально все было не так, — строго сказал монах. — Изначально все люди жили как братья, одевались одинаково, ели досыта, подпоясывались сами и шли, куда хотели. У всех были равные возможности: сын беднейшего мог стать богачом. Тогда на земле не было ни королей, ни нищих.

— Вот как? — Арьес, казалось, ничуть не удивился. — И когда же это все было?

— Не так давно, — хладнокровно отвечал монах. — До Конца Науки. И если бы мир безумцев не согрешил, то и поныне мы жили бы в Раю. Но разве справедливо, что за грехи всех страдает лишь одно сословие?

— А разве лучше было бы, если бы страдали все? — спросил Арьес.

— Лучше, ибо честней, — ответил монах.

— Продолжай.

— Что сделал для нас Гнидарь? Не так уж и много: просто раскрыл нам глаза. Когда маркиз забирал для услад своей мерзкой плоти наших жен, сестер, дочерей, мы гордились, что выбор пал именно на нас и рады были, что в жилах нашей семьи будет течь голубая кровь. Когда маркиз за один-единственный колосок, украденный с его поля, отрубал крестьянину руки, мы смеялись над несчастным, считая это справедливой расплатой за воровство. А он рассказал нам о свободе, равенстве и братстве всех живущих в круге земель. Видит Бог, как мы грешны: мы даже чародействами маркиза гордились: мол, другого такого помещика в целом свете нет! А Гнидарь и на это нам глаза раскрыл… Один из самых родовитых дворян империи выворачивается наизнанку и ползает по канализационным трубам и уборным! Что это, как не знак вырождения вашей хваленой аристократии?

— Но-но! — взвизгнул Сквайр.

— Мы думали, что стрельбе из ружей нужно учиться с самого детства, а из пистолетов и вовсе могут палить только благородные, мол, крестьянскую руку оружие не послушает… Он научил нас правильно строить шеренги, вооружил саблями, отбитыми у королевских войск, примирил нас с разбойниками, которые отныне решили сражаться только с маркизом и не грабить никого из честных людей. Все это он сделал, и нам удалось под его руководством загнать маркиза в его замок, как зверя в логово. И крестьяне других деревень вдохновились нашим примером и также стали избавляться от своих господ. Скоро, скоро наши войска разрушат это место греха, где чародей создал полчища отвратительных монстров себе в помощь!

— Это мы еще посмотрим, — надул губы Сквайр, но монах его уже не слушал. Глаза его загорелись тем особенным блеском, что бывает у сумасшедших и озаренных, он отступил шаг, звеня кандалами, и воздел руки:

— Рим! Не варвары погубят тебя, но блудницы с золотыми колечками в жирных пупках! Горе тебе, Рим, ибо мальчики твои войнам и походам предпочли содомский блуд, а тысячи крестьян истекают потом, чтобы им было на что покупать себе кружевные панталоны!

— Рассказ твой становится все менее информативен, — нахмурился Арьес и, повернувшись к Рональду, сокрушенно вздохнул:

— Увы злодействам нынешним и грядущим! Самое же печальное в этой истории: исчезновение моего брата Эбернгарда связано с историей появления Муравейника… Помните короля, дети? То был мудрец, плоть от плоти древних мыслителей, Сократ духа, Прометей науки, Эндимион мысли… Подобно Сократу, он с ехидством смотрел на творящееся в нашем государстве, видя в незаметных и несущественных для глаза изменениях признаки приближения катастрофы; подобно Прометею, он вырвал у темноты пламя мысли и, запершись в своей лаборатории, возрождал забытые чудеса; подобно Эндимиону, его увлекла луна в свой тихий чертог, где живым суждено спать до скончания века…

Сквайр вздохнул, с тоской слушая туманную речь.

— Ладно, к чертям собачьим, — с неожиданной грубостью сказал вдруг Правитель. — Надо говорить проще. Моего брата увели от нас его собственные мысли. Он предчувствовал, что государству грозит беда; я даже думаю, что сила волшебства открыла ему, что напасть придет именно из Новых Убит. Ведь именно туда отправился он в тот ускользающий из памяти день, когда решил оставить трон на меня. Противоречивые слухи шли о его странствиях по тем местам; кое-кто из местных дворян рассказывал, будто он наводнил всю округу железными машинами, другие сообщали, будто он вступил в борьбу с крестьянами, признававшими в нем чернокнижника; третьи (а именно те, кого мы уже успели сжечь за злоязычие) уверяли, будто он создал новую ересь… Его необходимо вернуть в город, мертвецов — в свои могилы, а восставших крестьян — их сеньорам. Видите, как все просто? — и Арьес оглядел сидящих из-под набрякших век.

Монах встрепенулся и громко воскликнул — голосом ветхозаветного пророка:

— Рим, о Рим! Господи! бросай комету свою в город сей! я на крышу самого высокого здания поднимусь, чтобы красными флажками указать ей место посадки…

— Этого пытать бесполезно, я думаю, — задумчиво сказал Арьес, словно речь шла об отсутствующем лице.

— Так точно, — отрапортовал капитан стражи. — Жгли спину, ваша светлость — молитвы читал да улыбался. Хотя и через силу это делал, я заметил! — лукаво погрозил он монаху пальцем.

Тот пожал плечами. В глазах его Рональд отчетливо увидел райские кущи.

— А вот мужичков придется запытать, — констатировал Правитель. — И самым лютым образом. И не то, чтобы нам нужны от них какие-то сведения — они, даже если б знали что-то, все равно не смогли бы изложить: не тот понятийный аппарат. А запытать их нужно для острастки, да так, чтобы не только живые, но и мертвые испугались бы.

Крестьяне вздрогнули, цепи их зазвенели.

— Мертвых вам не устрашить, — произнес монах. — Со дна глубокого моря придут они, и со старых кладбищ, и из пытошных, где были замучены они, — придут и сразятся с вами, и победят.

Капитан стражи, не дожидаясь приказа, ударил монаха стальной рукавицей по спине. Грудная клетка глухо ухнула, и стало ясно, что здоровье монаха ни к черту. Дни его, вероятно, были сочтены, но в глазах сиял свет.

— Вот так и живет наша славная деревня, — заключил Арьес, поворачиваясь к Рональду. — Это в городе мертвецов боятся и жгут, когда кто-то из них ненароком забредет сюда. А в деревнях с ними братаются. Да и как не брататься с родными братьями, пусть и полежавшими пару-тройку лет в чреве земли? Итак, Рональд, вы-то что обо всем этом думаете?

— Ничего не могу сказать, пока не увижу все это собственными глазами, — отвечал рыцарь. — Я помню деревню, отец возил меня по моему собственному поместью. Не могу представить, что сейчас все по-другому.

— А как оно было раньше? — хихикнул Арьес. — Крестьяне любили сеньоров как родителей?

— Нет, но ведь был какой-то пиетет, крестьяне почитали помещика почти родным отцом — да и помещики не очень-то сурово с ними обращались. Рачительный хозяин не будет портить свое добро только по прихоти.