Андрей Марченко - Люди, дружившие со смертью

– Не спиться, Таден?

– Не спиться, командир. Он вышел из тени. Вопреки своему обещанию напиться, он был трезв:

– Ты ведь маг… Я кивнул и начал одеваться:

– Довольно посредственный…

– Но ведь мог бы и выучиться. А стал солдатом… Почему?

– Я рассказывал, как на моих глазах однажды вырезали уйму магов. Только потому, что их дар куда-то делся?… А я еще ни разу не видел, чтобы куда-то исчезла сабля…

– Знаешь, Дже… Я тебе завидую… Я еще летаю во сне, и было бы здорово вот так полетать наяву.

– Летаешь? Как? Как я?…

– Нет, когда я вспоминаю, что умею летать, я просто отталкиваюсь ногами от земли и лечу в небо… Я пожал плечами:

– Походит на ведьмовской полет. Только они там летают голяком и всякой дрянью натираются.

– Ну у меня без этого. Только может, объяснишь одну вещь – как летун летуну? Если я к чему-то прикасаюсь в полете, я падаю. И чем старше становлюсь, тем тяжелей летать. Иногда это не полет, а просто очень длинные прыжки. Почему?

– Это просто. Когда мы взрослеем, мы обрастаем вещами, их не взять в небо. Конь, любимая сабля, сбруя за которую отдал не помню сколько. Они тянут сильней чем какой камень тянет – не самый хитрый скарб, но будь его поболе – мы бы и с места не сдвинулись. Одно дело носить все в себе – иное таскать на своем горбу.

– И что ты предлагаешь? Раздать все нищим?

– Нищим надлежит быть нищими. Их твои деньги богатыми не сделают. А вот, порой, надо забыть, что у тебя все это есть. Ладно, пошли спать, Хайдер… Желаю тебе этой ночью тоже отправиться в полет…

Станем старше

Но ни я, ни он не пошли в кровать. Я вернулся в свой кабинет, а Хайдер спустился в обеденный зал – очевидно, погода для него была нелетная. Я вспомнил историю про вампира, который боялся высоты и тихонько засмеялся. Я шел и думал… Когда мы были молоды – настолько молоды, что даже не удосуживались пересчитывать прожитые годы, мы думали, что пренепременно восславимся. Станем сильными и могущественными – иной расклад для нас казался просто невозможным. Что мир будет принадлежать нам, что мы будем владеть замками и умами людей. Но случилось иначе. Случилось не вдруг. Жизнь начала нас поколачивать. Мы стали обрастать шишками, у нас появились места, где нам лучше не показываться. И вот в один прекрасный момент – когда ты носишься по миру и тебя сравнивают с верным признаком беды и чумы – кометой. Когда раздаешь налево и направо приказы – обнажить оружие, освободить помещение. Тогда… Тогда ткань времени и пространства просто рвется под твоими ногами. Но что-то случается в этой круговерти, полет сбивается, и ты находишь время посидеть у тихой реки, ты понимаешь одну вещь. Этот мир действительно стал принадлежать тебе и таким как ты – тем, кто не оступился, не упал. А если и упал – нашел силы подняться и идти дальше… И когда тебе кажется, что все идет по кругу – пусть тебя это не обманывает. Линия замкнется в кольцо, кольцо превратиться в колесо. И покатится по жизни – только поспевай за ним.

Свет в окне

Спать я ложился поздно. Давным-давно к моим болезням добавилась бессонница – совершенно невероятная роскошь для солдата. И прежде чем лечь в постель, я нагуливал сон. Что-то читал, что-то писал, жег свечи и лучину, пил вино и пиво. Так было и в Тебро – я сидел заполночь, пока в обеденном зале этажом ниже не затихал последний шум. Иногда я брал стаканчик и подходил к окну. За ним была ночь, и люди в домах напротив спали. Только в одном окне горел свет ночника. Вроде бы неяркий, но спать при таком мне было бы неуютно. Он горел, когда я ложился спать, горел, когда я просыпался ночью. Может, он горел и днем, но в ярком дневном свете его не было заметно. Что-то было в этом свете плохое. Почему-то казалось, что там кто-то умирает, над кроватью склоняется сиделка, а воздух затхлый и на тумбочке в беспорядке свалены лекарства… Я ненавидел свое воображение за такие мысли. В прошлом году я квартировал в каком-то городишке. Тогда тоже светилось окно – но было совсем по-другому. Там родился ребенок и свет горел постоянно, но то был другой свет – полная иллюминация, оркестр света… Я видел замученную, но счастливую мать и вроде даже слышал рев ребенка. Я смотрел на них, пил вино в одиночку, подымал за них молчаливые тосты… Здесь же… Иногда меня подмывало спуститься вниз, пересечь ночь, постучаться в дверь и сказать лишь одно слово – Почему? Но думалось – а какое право я имею вторгаться в чужое горе – тогда и я стану ответственным за него. Я бы никогда не стал рассказывать слепцу, что вижу вокруг – зачем лишний раз напоминать тому, что у него не больше глаз, зачем рушить ту картину мира, которую он сложил в своем мозгу. И мне оставалось одно – бежать от этого окна, из этого города. Я набросил куртку и сбежал по лестнице. Дежурный, опрокинув стул, вскочил смирно. На его щеке было красное пятно – верно, он спал и только грохот моих сапог разбудил его. Иногда я устраивал разносы за такое, но в тот день просто отмахнулся. Выбежал на улицу, пересек площадь. Дверь, коридор, еще одна дверь… Человек под одеялом… Я перевернул его лицом к себе:

– Таден, просыпайся… Он по очереди открыл глаза:

– Чего тебе?

– Ты пьян?

– Если не очень – тогда что?…

– Как быстро твоя бандера будет готова выступить? Он прищурил глаз:

– Через четверть часа… Я кивнул в ответ:

– Значит через полчаса на площади…

Бегство – всегда бегство. Без разницы, как оно именуется и как выглядит. Я бежал от сумрачного света – впереди кавалерийской сотни. Никто из следующих за мной, не знал, что именно выгнало нас ночью в дорогу. Не в их правилах было обсуждать приказы – разве что мысленно, оставляя мне свободу действий. Я врал, что у меня срочные дела, не удосужившись объяснить, почему они не терпят отлагательства до утра. Впрочем, был нарушен сон был не только этой сотни – мое отбытие всколыхнуло наш мирок – я перебудил почти всех, раздавая один за одним приказы. Загорелись даже огоньки в домах мещан. Разбуженные нашими сборами, они вставали с теплых постелей, подходили к окнам. И в этих блуждающих озерцах света терялось и то, от которого бежал я. Но сборы были недолгими. Над постоялым двором все еще трепетал флаг бригады, но мой личный штандарт был спущен и упакован.

– Ничего не забыл? – спросил Хайдер, ставя ногу в стремя.

– Что-то забыл… – ответил я, но что именно – тоже не припомню. И, стало быть – обойдусь… Бандера начала втягиваться из города в ночь, и разбуженный город постепенно возвращался ко сну. Может, где-то пурпурным светом продолжало гореть одно окно, но мне не было до этого никакого дела. Ни малейшего.

Дорога

Было ранее утро. По земле полз туман. Он был густым, но совсем низким и доходил лошадям разве что до колен. Долго мы ехали молча. Люди, вырванные из сна, находились в этакой полудреме. У меня были солдаты, которые умели спать сидя в седле и с открытыми глазами. Но я всегда избегал их, рассовывая по крысиным углам – их умение наводило на меня жуть, да и просто опасно было их ставить в караул. Я не торопил людей – времени было предостаточно, даже по самым скромным прикидкам у нас было еще дня три запаса.