Андрэ Нортон - Дракон в серебряной чешуе

Но ушел отец не сразу. Два дня и две ночи не покидал он кузни, а до того направился в холмы, ведя с собой вьючного пони. По возвращении пони еле двигался, нагруженный кусками металла, который, похоже, когда-то уже подвергался обработке, а затем был сплавлен в слитки. С помощью Калеба отец принялся за работу. Вместе они изготовили два меча и две тонких прочных кольчуги. Одна из них предназначалась Эйнину, другая — мне. Положив их перед собой, отец, словно желая, чтобы его словам было придано особое значение, произнес:

— Я не обладаю даром провидения, каким обладала она, — он крайне редко говорил о матери и никогда не называл ее имени, точно великую госпожу, которую подобает бояться и почитать, — но порой вижу сны, подсказывающие мне, что тебе, дочь моя, предстоит такое опасное свершение, которое потребует от тебя всей храбрости и силы духа. И хотя я, воспитал тебя не по-девичьи, но…

Казалось, он не может найти нужных слов. Не глядя мне в лицо, он передал кольчугу, резко повернулся и вышел, а на рассвете уехал в Вестдейл. Больше мы его никогда не видели.

Минул год Огненного Тролля, но опасность все еще не коснулась нашей общины. Только Оманду не пришлось по осени ехать в Джорби, потому что однажды из-за холмов явились несколько измученных и оборванных людей, которые рассказали, что Джорби за одну ночь был уничтожен огнем и мечом, а замок Вестдейл в осаде. И тогда жители Варка собрались на Совет.

Они привыкли жить морем, но теперь море могло принести им смерть. Не безопаснее ли отойти с побережья в глубь страны? Молодые и бессемейные выступали за то, чтобы не покидать Варка, но все прочие считали более разумным оставить деревню, а впоследствии, если не случится беды, туда вернуться. Это мнение одержало победу, потому что слишком хорошо было известно — налетчики, учиняя повсюду грабежи и пожары, не оставляют за собой ничего, кроме руин. Мой брат не принимал участия в спорах, но по его лицу я видела, что он уже все для себя решил. Когда мы вернулись в дом, я сказала:

— Приходит время, когда никто не вправе держать меч в ножнах. Если хочешь идти — прими мое благословение и пожелание удачи. Мы остаемся, но о нашей безопасности не беспокойся. Коли нам предстоит уйти в холмы, кому, как не мне с Эфриной, лучше всаго известны их тайны?

Эйнин долго молчал, потом взглянул мне прямо в глаза.

— Весь этот год я был, как в клетке, но меня связывала клятва.

Я встала и подошла к шкафу Эфрины. Та, сидя у очага, посмотрела на меня, но не произнесла ни слова. Я извлекла на свет наше наследство — кубок серебряного дракона, поставила на стол, развернула ткань, в которую он был завернут, и крепко обхватив ладонями холодную поверхность, подержала их так некоторое время.

Эфрина поднялась и принесла склянку с травяным настоем, которую мне никогда прежде не доводилось видеть. Склянку она держала обеими руками, а пробку вытащила зубами, словно опасаясь пролить хоть каплю. Золотистая струя, что потекла в кубок, источала запах созревающих трав.

Эфрина наполнила кубок, который я продолжала держать, до половины и вышла, оставив нас вдвоем с Эйнином по разные стороны стола. Отпустив кубок, я взяла ладони Эйнина и прижала их к гладкой поверхности серебра.

— Пей, — сказала я. — Отпей половину. Прежде, чем мы расстанемся, нам нужно выпить вместе из этого кубка.

Он молча исполнил мой приказ, а затем я, приняв у него кубок, выпила остальное.

— Во время нашей разлуки, — продолжала я, — по этому кубку я буду читать твою судьбу. Пока серебро такое ясное, как сейчас, значит, с тобой все хорошо, если же оно затуманится…

— Идет война, сестра, — прервал он меня, — и ни один мужчина не может оградиться от опасности.

— Верно. Однако порой опасность способна стать гибельной.

Эйнин нетерпеливо взмахнул рукой. Его никогда не привлекало Древнее Учение. Думаю, он считал его пустой тратой времени и сил, хотя никогда не говорил об этом. Ничего не сказал он и сейчас.

Тем временем я спрятала кубок, и мы с Эфриной стали готовить то, что понадобится Эйнину в дороге, — одеяло, еду, флягу с водой и мешочек с целебными травами. И он ушел, как отец.

Жители Варка тоже покинули деревню. Часть молодежи ушла с моим братом — он, несмотря на юность, был их признанным вожаком из-за мастерского владения оружием. А мы, все прочие, заколотили двери своих домов, навьючили своих пони и пустились в глубь холмов.

Зима была очень тяжелой. Поначалу мы остановились в одном поселке, а когда стало известно о приближении захватчиков, двинулись дальше, к пустошам. Мы скрывались в пещерах, но и там нас достигали слухи о новом наступлении врагов.

Мы с Эфриной не знали покоя, врачуя не только раны беженцев, присоединявшихся к нам после очередной проигранной битвы, но также многочисленные болезни, порожденные голодом и тяготами жизни, иной же раз нас призывали просто принести утешение. И с тех пор, как мы стали жить под угрозой вечной и неожиданной опасности, я не расставалась с кольчугой и мечом, что сделал для меня отец. Еще я выучилась стрелять из лука как ради добычи, так и ради тех, кто нападал на нас, прельстившись нашим нищенским достоянием.

Всегда, когда в стране падает власть законов, на свет выползают гнусные хищники, обирающие слабых из своего же народа. Таких я убивала без всякой жалости, ибо не считала их за людей.

Единственным, чем я дорожила, оставался кубок, на который я смотрела каждое утро. Его светлая поверхность ни разу не потемнела, и я знала, что брат мой жив и здоров.

Иногда я пыталась пройти по мосту снов, испив дурманного зелья, а проснувшись, никогда ничего не могла ясно припомнить. Но я стремилась к большему знанию, чем могла дать мне Эфрина, жаждала сравняться знанием с моей матерью.

Странствуя, мы не раз встречали Места Власти, оставшиеся от Древних. От иных вместе с Эфриной старались увести наш поредевший и измученный отряд как можно дальше, поскольку они источали тлетворный туман, зараженный злом и чуждый всему человеческому. Другие были совершенно пусты, будто их обитатели давно ушли или умерли. Были и места, где чувствовалось доброе влияние, тогда мы с Эфриной шли туда, надеясь призвать эти Силы. Но, не обладая должными знаниями, мы лишь уносили ощущение покоя и душевного света.

Годы, последовавшие дальше, не имели названий и отличались только сменой сезонов.

На третье лето мы положили конец скитаниям. Правда, часть наших откололась и ушла дальше, но большинство остались. Во главе по-прежнему был Оманд, совсем скрючившийся от ломоты в костях, его младшие братья с женами, две дочери с детьми — их мужья ушли вместе с Эйнином, и потому они таили злобу на меня, хотя всегда молчали об этом — и еще три почтенных семьи. Такова была основа общины.