Лана Тихомирова - Безграничье

Ван Чех опрокинул в себя рюмку и крякнул.

- Чем тебе не нравится портрет? - послед пятиминутного исследования картины спросил доктор.

- С ним что-то не так… Я приведу как-нибудь Виктора, чтобы он посмотрел.

- А надо ли? Мы через портрет ходили, может он от этого… Я не вижу изменений, не морочь мне голову, - отмахнулся доктор и круто развернулся обратно ко мне, - Значит, что у нас есть. Две недели, что бы сдать документацию в архив и написать эпикризы. Терапия в это время по возможности. Но… Знаешь, при всем моем уважении к человеческой жизни… именно исходя из этого уважения, я бы их расстрелял… Отменить постановление я не могу, а пристрелить, чтобы больные не мучили ни себя, ни своих родственников, вполне в моих силах.

Я смотрела на ван Чеха оторопело. То ли коньяк так на него повлиял, то ли доктор шутил. Но на вид ван Чех был трезв и печален, а, следовательно, говорил серьезно.

- Доктор, - с укоризной сказала я.

- Главное, меня признают невменяемым, а посадить не смогут, - хохотнул ван Чех, - всю систему же распустили, следовательно, я останусь на воле.

Я все еще доктору не верила.

- Эй, Брижит, дитя мое, ты чего?! - доктор как-то хитро поставил свои соболиные брови домиком, от чего все лицо его приобрело умильное выражение, - Дитя мое, ты что и, правда, подумала, что я на такое способен?!

Доктор расхохотался. Я смутилась, ван Чех меня порядочно напугал.

- Брижит, девочка моя, я не такой зверь, каким кажусь! - в восторге сиял доктор, - И все же… Значит, ты занимаешься больными, готовишь их к выписке, даже самых тяжелых. Я мудрю здесь с бумажками.

- А почему я с больными? Я же уже не раз архивировала карты.

- Потому что, милая, будь любезна, получи бесценный опыт. На твоем счету еще ни одного эпикриза, - отрезал доктор, - А заархивировать карты не такое простое дело сейчас. Мы должны выпустить их всех в кратчайший срок здоровыми… Единовременно. Это основное условие.

- Но это же…

- Бред, я знаю. А посему вставай и дуй искать у шизофреников и алкоголиков признаки ремиссии. Давай, давай. Как ты это будешь делать - твои проблемы. У тебя лицензия есть и все такое, так что вперед и можно с песней.

Я поднялась нерешительно.

- Еще быстрее, - уже не отрываясь, от возникшей из ниоткуда стопки бумаг бормотал доктор, - Будут трудности, приходи, но не вздумай носиться сюда каждые пять минут.

- Как будто я сама не справлюсь, - обиделась я.

- Справишься, но кто тебя знает, мало ли ты вдруг соскучишься и станешь бегать ко мне каждые 5 минут, - подмигнул мне доктор. - Ну, все, Брижит, иди, дитя, иди.

Глава 3.

Стоило мне только выйти из ординаторской, как я оказалась в мире полном враждебности, агрессии, страха и прочих неприятностей. Пройдя по коридору, я еще раз уловила знакомый, уже родной запах: медикаменты, какие-то травки, столовская еда, разнообразные человеческие слабые запахи, сильный аромат чьих-то духов, едва различимые нотки хлора и еще что-то неуловимое - наверное, так пахнут болезни. Я поняла, что буду очень скучать по этому запаху.

В первой палате меня ждала женщина с параноидальной шизофренией:

- Доброе утро, - сказала я.

- Здравствуйте, доктор, - сказала она едва слышимым голосом.

- Как самочувствие?

- Плохо, доктор, очень плохо, - томно сказала она.

Яркий, здоровый румянец на щеках "подтверждал" ее слова.

- Что болит?

- Все.

Я старалась скрыть улыбку.

- Почему не позвали медсестру или меня?

- Я не могла. Мне очень плохо.

- Сейчас позову санитаров, повезем вас на обследование.

- НЕТ, - возопила больная, резко поднялась на локте и снова упала на подушку, вспомнив, что больна, - не стоит… Дайте мне умереть.

Я покачала головой.

- Через две недели мы вас выпишем, - сказала я.

- Как так? - больная прекратила спектакль и деловито села на кровати, - Мне нельзя. Меня вот-вот отпустили заклинания. Если я выйду, то Маргарет снова нашлет на меня свои проклятья, я снова заболею. Эти недомогания… Маргарет хочет свести меня в могилу!

- Мы давно с вами говорили, Маргарет умерла.

- Вот и хочет свести меня в могилу, чтобы мы встретились поскорее. Мы с ней так любили друг друга!

- Ваша сестра никогда не желала вам зла, - понимая, во что я ввязываюсь, сказала я и села на стул.

- Не желала. И сейчас не желает. Просто я не хочу умирать.

- Никто не хочет. Но это ничего не меняет. Мы вынуждены вас выписать, Джуд, понимаете?

- Понимаю, доктор, - больная задумалась и плотно сжала губы, - А что мне делать потом?

Я была не готова к этому вопросу. Сказать: "Не знаю", я не могла.

- То же самое, что мы с вами до того. Препараты мы вам пропишем. Больше читайте, сходите на могилу сестры, поухаживайте за ней, больше общайтесь с родственниками. Насколько я знаю, ваша бабушка еще жива?

- Да.

- Можете съездить к ней. Но как только вы почувствуйте себя хуже обратитесь ко врачу. Ни в коем случае не ешьте цитрусовые - у вас аллергия! И раздуло вас тогда от апельсинов, а не от проклятья, - все, что я говорила, было бесполезно, но я старалась изо всех сил.

- От простого апельсина?! - удивилась, раз в двадцатый Джуд, - Не может быть!

- Может, - резко сказала я.

Мы распрощались, и я вышла из палаты. Как ее выпускать? Она любит эти, чертовы, апельсины! И понять, что ей плохо от них, а не от проклятий, которые посылает на нее сестра, Джуд не может: она слишком любила сестру, чтобы смириться с ее смертью. Джуд нужно о ком-то заботиться. В больнице мы заботились с ней о более тяжелых больных, ее это радовало. Может теперь забота о престарелой родственнице решит ее проблемы? А если старушка умрет?! Я подавила волну отчаяния.

В следующей палате меня ждала девушка в глубокой депрессии. Родная мать засунула ее к нам, после того, как едва сумела откачать дочь, выпившую гору снотворного.

- Роуз! Доброе утро! - я улыбнулась так широко, как смогла.

- Доктор! Какое же оно доброе? - сделала кислую мину Роуз.

- Оно все-таки доброе. Ты говорила, что тебе здесь скучно и не нравится ничего… так вот Роуз, мы тебя выписываем, - сразу сказала я.

Девушка, до селе меланхолично лежавшая на кровати, любовавшаяся своими гладкими, красиво слепленными руками даже взглядом меня не удостоила, а продолжила чертить руками в воздухе странные фигуры.

- Ты слышишь меня, Роуз?

- Да. Я слышу. Но какая разница. Мать запрет меня дома. Дома все-таки удобнее будет покончить с собой.

- Зачем? Ты опять начинаешь? Еще вчера, что ты мне говорила?

- Ну, говорила… И что? Я слишком устала от жизни.

- Тебе всего семнадцать.

- И что?

- Я бы посоветовала тебе утроиться на работу.

- Мать запрет меня.