Алиса Дорн - Рози и тамариск

— Не все самоубийцы поклонники эпистолярного жанра.

— И все же… ты точно уверен, что это самоубийство?

— Если только это не первый случай из кровавой серии вероломного маньяка, намеренно обставляющего свои преступления как суицид, чтобы ввести нас в заблуждение, — устало пошутил Виктор. — Что, как я вынужден заметить при всей моей любви к детективным романам, не так часто встречается.

Практически каждый из знакомых Эйзенхарта рано или поздно испытывал желание придушить того за глупые шуточки. Нельзя их (да и Вашего покорного слугу тоже) в этом винить: юмор Эйзенхарта, как правило, балансировал между непонятным для всех кроме него самого и банально несмешным, а его нежелание говорить серьезно и ясно могло довести до белого каления кого угодно.

Чего, однако, никто из знакомых Эйзенхарта не подозревал, так это того, что иногда Виктор, вспоминая легкомысленно брошенные им реплики, и сам разделял это желание.

Лежавшая у его ног женщина была красива, даже несмотря на падение с четвертого этажа. Длинные волосы кофейного оттенка разметались по мостовой, частично скрывая испачканную кровью брусчатку. Лицо — из тех, что нельзя назвать правильными, но которые запоминаются с первого взгляда и на всю жизнь. Половина его пострадала при ударе, но уцелевшая его часть все еще производила впечатление. Десять лет назад, когда леди Коринн Лакруа только появилась в Гетценбурге, злые языки шептали, что главные роли она получала именно благодаря чувственным, выразительным чертам, а не таланту. Возможно, так оно и было — Эйзенхарт не настолько хорошо был знаком с театральной сценой, чтобы судить об актерской игре погибшей.

Детектив кинул взгляд наверх: в открытой двери balconette на последнем этаже колыхались занавески. Порядка десяти метров — не самая удачная высота. По крайней мере, недостаточная, чтобы гарантировать смерть. Эйзенхарт подумал, что сам бы ни за что не выбрал подобную смерть: слишком велик риск остаться калекой.

— Думаете, это самоубийство, сэр? — спросил сержант Брэмли. Видимо, последнюю фразу Эйзенхарт произнес вслух.

— Возможно, — пожал плечами детектив. — Хотя это и странно — два самоубийства за три дня. У нас за весь год обычно больше сотни не наберется, да и из них большая часть из бедных кварталов.

— Вероятно, совпадение.

— Ага… или очередная мода? — задумчиво добавил Эйзенхарт.

— Сэр!

Брэмли бросил на него полный укора взгляд, намекавший, что смерть — не тема для шуток.

— А что? Была же мода на — цитирую — "смертельную" бледность? А на выбритый затылок, как у приговоренных к гильотине? — попытался оправдаться Виктор, которого судьба свела однажды с женскими журналами. — Эта была бы логичным продолжением темы.

Убедить сержанта ему не удалось.

— Ну ладно, а вы что скажете, Ретт? Выпрыгнула сама или ее скинули?

Вызванный врач, служивший также патологом при полицейском управлении на половину ставки, поморщился от панибратского обращения.

— Доктор Ретт. И пока рано об этом говорить. Однако, могу сказать, что упала она лицом вперед. И, — он опять нахмурился, отчего его крысиное лицо получило еще более неприятное выражение, — что, на мой взгляд, лучше бы это дело не расследовать.

— В самом деле? Почему же?

Тот, кто знал Эйзенхарта, обратил бы внимание на безукоризненную вежливость в его голосе и сразу насторожился бы. Доктор Ретт к числу этих людей по идеологическим причинам не относился (вкратце, конфликт между ними заключался в том, что Эйзенхарт считал доктора непрофессиональным болваном, приносящим больше вреда, чем пользы, а доктор его — высокомерным выскочкой, которому не было места в полиции. К сожалению, они оба были правы, что не оставляло никаких надежд на примирение противников), и потому не понял, что продолжать не стоит.

— Вот почему, — Ретт протянул алое перышко, крепившееся к заколке-невидимке.

Сначала Эйзенхарт даже не понял, для чего оно было. Слишком редко встречалось подобное — чаще, конечно, чем люди, родившиеся без души, но ненамного. Страх перед Духами (которые, как для себя понял Эйзенхарт с чужих слов, были страшно обидчивыми, мелочными и мстительными существами) был слишком велик, чтобы даже противиться их воле, не то, что публично от них отречься. Одно дело надеть чужую шкуру ради представления или на Канун года, когда мост между мирами особенно короток, а Судьба на мгновение теряет свою власть над людьми, но совсем другое — публично отказаться от своего патрона и принять знаки другого.

Иногда так поступали, особенно Птицы, которым отрезать перья было легче, чем, к примеру, Змеям или Котам сменить глаза. Кто-то прятался от своего прошлого, кто-то просто мечтал о большей славе (думаю, будет справедливо заметить, что экзотический Павлин всегда смотрится выигрышнее дворового Воробья). Только вот долго эта их жизнь под чужой личиной не длилась — лишенные благосклонности Вирд как магнит притягивали к себе неприятности.

— Cardinalis, верно? — заключил Эйзенхарт после осмотра. — Можете сказать, какой Дух на самом деле ей покровительствовал?

— На первый взгляд нет ничего, что позволило бы выдвинуть предположение.

Неудачно, хотя и ожидаемо. Духи всегда ставили метку на своих подопечных, и все же, по внешнему виду многих людей нельзя было догадаться, кем был их патрон. Только потом, при вскрытии, обнаруживалось трехкамерное сердце или лишние полдюжины ребер.

— Интересно…

— Мерзко! — возразил Ретт. — Ничего удивительного в том, что она встретила такой конец — Духи такое не прощают. Так что мой совет, — доктор также не замечал, что совета у него, собственно, никто не спрашивал, — держитесь от этого дела подальше. В своей смерти виновна только она сама.

Возможно, если бы при рождении Эйзенхарта отметил один из Духов, он бы согласился с Реттом. Но Виктор вырос в определенной мере вне общественной системы, и обстоятельства его жизни вынудили Эйзенхарта поверить в то, что любая человеческая жизнь бесценна, пусть даже будь этот человек Вороном или таким, как он. Поэтому, услышав такую рекомендацию, Эйзенхарт не только не прислушался к ней, но упрямо пообещал себе провести самое тщательное расследование, на какое он только был способен в нынешнем состоянии.

— Ретт, я жду отчет по вскрытию не позднее завтрашнего вечера. Брэм, опроси соседей — нужно узнать, была ли она одна, когда это случилось; я займусь свидетелями. Также нужно будет зайти в храм, узнать, видели ли там ее. Возможно, Дрозды скажут, кем она была на самом деле. Я сегодня напишу в Арнуаль, однако существует вероятность, что Лакруа — выдумка, как и ее прошлое. В таком случае нужно выяснить ее настоящее имя. Пусть Лой и Траффорд, когда закончат с фото и с отпечатками, сообщат мне, надо осмотреть ее квартиру…