Анджей Сапковский - La Maladie

— Бранвен…

— Да, Моргольт?

— Ничего. Я только хотел услышать звук твоего имени.

Молчание.

Шум моря, мерный, глухой, а в нем шепоты, надоедливые, повторяющиеся, невыносимо упрямые.

И молчание.

— Моргольт.

— Тристан.

А он изменился. Тогда, в Байле Ата Клиат, это был юнец, веселый парень с мечтательными глазами, всегда с неизменной миленькой улыбочкой, от которой у дамочек чесался передок. Улыбочка, постоянная улыбочка, даже тогда, когда мы рубились в Дунн Логхайр. А сейчас… Сейчас его лицо было серым и истощенным, покрытым блестящими струйками пота, полопавшиеся, скривленные в подкову боли губы, провалившиеся и почерневшие от муки глаза.

А еще он вонял. Смердел болезнью. Смертью. И страхом.

— Ты еще живешь, ирландец.

— Живу, Тристан.

— Когда тебя выносили с ристалища, то говорили, что ты мертв. У тебя…

— У меня была разрублена голова и мозги плавали сверху, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало естественно и беззаботно.

— Это чудо. Кто-то крепко за тебя молился, Моргольт.

— Скорее всего, нет, — пожал я плечами.

— Неисповедимы пути Господни, — он наморщил лоб. — Ты и Бранвен… Вы оба живете. А я… В какой-то дурацкой стычке… Копье попало в пах, прошло насквозь и сломалось. Наверное, с древка откололась щепка, потому-то рана так и воспалилась. Это Божья кара. Кара за все мои грехи. За тебя. За Бранвен. А больше всего… за Изульт.

Он снова сморщился, скривил губы. Я знал, какую Изульт он имел в виду. Вдруг мне сделалось чертовски неудобно. В этой его гримасе было все. Ее припухшие губы, бессмысленное выкручивание пальцев белоснежных рук. Горечь в голосе.

«Как же часто, — подумал я, — она должна была вспоминать об этом».

Этот внезапный, невольный излом губ, когда он говорил «Изульт», но не мог добавить «Златокудрая». Мне было ее чертовски жаль, ее, выданную за живую легенду. Почему она согласилась на этот брак? Почему она согласилась быть лишь именем, пустым звуком? Разве не слыхала она рассказов о нем и о Корнуэллке? А может, ей казалось, что это не имеет никакого значения? Может, она считала, что Тристан такой же, как и другие, как парни из дружины Артура, вроде Гавейна, Гахериса, Борса или Бедивера, которые и завели эту идиотскую моду поклоняться одной, между ног лезть другой, а жениться на третьей, и чтобы все было хорошо и никто не жаловался?

— Моргольт…

— Я тут, Тристан.

— Я послал Кахердина в Тинтагель. Корабль…

— До сих пор нет никаких известий, Тристан.

— Только она… — шепнул он. — Только она может меня спасти. Я у самого края. Ее глаза, ее руки, один лишь ее вид и звук ее голоса. Иного спасения для меня нет. Потому… если она будет на борту, Кахердин должен поднять на мачте…

— Я знаю, Тристан.

Он молчал, уставившись в потолок, и тяжело дышал.

— Моргольт… Как ты считаешь, она… она приедет? Помнит ли она?

— Не знаю, Тристан, — ответил я и тут же пожалел о сказанном. Черт подери, ну что мне мешало горячо и со всей убедительностью подтвердить это? Стоило ли прикрываться перед ним своим незнанием?

Тристан повернул голову к стенке.

— Я испаскудил эту любовь, — простонал он. — Я разрушил ее. И тем самым навлек проклятие на наши головы. Из-за этого я не могу даже умереть в уверенности, что Изульт прибудет сюда по моему зову. Пусть даже поздно, но приедет.

— Не говори так, Тристан.

— Я должен. Все это моя вина. А может, виновата моя проклятая судьба? Может, с самого начала я был осужден на это? Я, зачатый в любви и трагедии? Знаешь ли ты, что Бланшфлер родила меня с отчаяния, схватки у нее начались, когда ей сообщили о смерти Ривалина. Родов она не пережила. Не знаю, то ли она с последним своим вздохом, то ли позднее, Фонтенант… Кто дал мне это имя, имя-проклятие, имя-погибель… имя-приговор. La tristesse. Причина и следствие. La tristesse, окружающий меня, как туман… Туман, похожий на тот, что закутал устье Лиффей, когда впервые…

Он замолк и только бессмысленно гладил покрывавшие его шкуры.

— Все, все, что я ни делал, поворачивалось против меня. Встань, встань на мое место, Моргольт. Представь, ты прибываешь в Байле Ата Клиат и там встречаешь девушку… С первого же взгляда, с первой же встречи глаз ты чувствуешь, что сердце хочет разбить тебе ребра, а руки дрожат. Всю ночь ты бродишь, не ложась в постель, сходишь с ума от беспокойства, трясешься и думаешь лишь об одном — чтобы на следующий день снова увидеть ее. И что? Вместо радости — la tristesse…

Я молчал, не понимая, о чем он говорит.

— А потом, — с трудом продолжал он, — первый разговор. Первое прикосновение рук, и это потрясает тебя, словно удар копьем на турнире. Первая улыбка, ее улыбка, которая делает так, что… Э-эх, Моргольт. Ну что бы ты сделал на моем месте.

Я снова промолчал. Ну не знал я, что делал бы на его месте. Потому что я никогда не был на его месте. Клянусь Лугом и Лиром, мне никогда не приходилось переживать ничего подобного. Никогда.

— Я знаю, чего бы ты не сделал, Моргольт, — сказал Тристан, прикрывая глаза. — Ты бы не подсунул ее Марку, постоянно болтая о ней в его присутствии. Ты не поплыл бы в Ирландию от чужого имени. Ты не растратил бы понапрасну любовь, которая началась тогда. Именно тогда, а не на корабле. Бранвен напрасно мучается той историей с волшебным напитком. Он тут совершенно ни при чем. Когда она только входила на корабль, то уже тогда была моей. Моргольт… Вот если бы это ты сел с ней на корабль, разве поплыл бы ты с ней к Марку? Наверняка нет. Скорее всего ты бы убежал с ней на край света, в Бретанию, Аравию, в Гиперборею, в саму Ультима Туле. Моргольт? Разве я не прав?

Я не мог ответить на этот вопрос. А если бы и смог, то не захотел бы.

— Ты обессилел, Тристан. Тебе надо выспаться. Отдыхай.

— Высматривайте… корабль…

— Хорошо, Тристан. Может быть, еще что-то? К тебе прислать… госпожу с Белыми Руками?

Гримаса.

— Нет.

Мы стоим на стене, я и Бранвен. Моросит, как обычно в Бретании. Ветер усиливается, треплет волосы Бранвен, натягивает платье на бедрах. Порывы ветра заталкивают слова обратно в рот, выбивают слезы из глаз, глядящих на горизонт.

Паруса не видать.

Я гляжу на Бранвен. Боги, какая радость смотреть на нее. Я мог бы глядеть на нее бесконечно. И подумать только, когда она стояла напротив Изульт, то казалась мне некрасивой. Наверное, у меня на глазах было бельмо.

— Бранвен?

— Да, Моргольт?

— Ты ждала меня на берегу. И ты знала, что…

— Да.

— Откуда?

— А ты не знаешь?

— Нет. Не знаю… Не помню… Бранвен, может, довольно загадок? Это не для моей головы. Не для моей разбитой головы.

— Легенда не может закончиться без нас, без нашего участия. Без твоего и моего. Не знаю, почему, но мы очень важны, необходимы в этой истории. Истории большой любви, которая водоворотом втягивает всех и вся. Разве ты не знаешь об этом, Моргольт из Ольстера, разве ты не понимаешь, насколько могучей силой может быть чувство? Силой, способной повернуть естественный порядок событий? Разве ты не чувствуешь этого?