Майкл Суэнвик - Драконы Вавилона

— Тетя Энна! — крикнул он ей прямо в ухо. — Это я, Вилл, я здесь и никуда не подевался.

— Вилл. — Теткины глаза наполнились слезами. — Ты никчемный, непоседливый мальчишка. Ну где ты гуляешь, когда дома полным-полно дел?

За ее спиной он увидел площадь, сплошь исполосованную чем-то черным и чем-то красным. А длинные штуки, валявшиеся на ней, были очень похожи на трупы. Вилл сморгнул и присмотрелся получше. И еще на площади было много людей, и люди эти наклонялись над мертвыми телами. Что-то с ними делали. У некоторых лица были вскинуты к небу, словно люди эти отчаянно голосили. Только он их, конечно, не слышал из-за звона в ушах.

— Тетя, я поймал двух кроликов! — крикнул он тетке в ухо, чтобы та услышала. Кролики, по счастью, никуда не пропали, так и висели у него на плече. А ведь могли бы — в такой-то неразберихе. — Вот нам и будет чем пообедать.

— Это хорошо, — сказала тетка. — Пока ты моешь крыльцо, я их как раз и разделаю.

Чтобы выкинуть из головы страшные мысли, Слепая Энна занялась домашними делами. Она тщательно обмела потолок и выскребла пол. Она заставила Вилла до блеска начистить все ножи и вилки. Затем вся мебель была разобрана, вычищена и собрана снова. Половики потребовалось не просто постирать, но даже прокипятить. Маленькую филигранную шкатулку с ее сердцем потребовалось достать из буфета, где она всегда стояла, и запрятать в самую глубь кладовки. Список необходимых работ не имел, казалось, конца. Весь день до глубокой темноты тетка не давала ни себе, ни Виллу ни секунды продыху. Иногда он вспоминал о погибших друзьях и начинал плакать, и тогда Слепая Энна ковыляла к нему и стукала палкой, чтобы перестал. А перестав плакать, он уже больше ничего не чувствовал. А не чувствуя ничего, он чувствовал себя каким-то чудовищем из-за того, что ребята же умерли, а он ничего не чувствует. Думая об этом, он снова начинал плакать, но теперь прятал лицо в рукав, чтобы заглушить всхлипы, чтобы тетка не услышала и не начала снова бить.

Трудно сказать, когда ему было хуже — когда он чувствовал или когда не чувствовал.

На следующий день на главной площади деревни зазвонил призывный колокол; волей-неволей всем сельчанам пришлось еще раз предстать перед своим новоявленным царем.

— О, сколь же глупы вы, жалкие создания! — возгласил дракон. — Вчера погибли шестеро детей, а с ними и старый Танарахумбра — тот, кого вы называли Точильщиком Ножниц, и все потому, что вы не умеете держать себя в руках.

— Это правда, — согласно кивнула Старая Ведьма Яблочная Бесси.

— Вы истощаете мое терпение, — продолжил дракон. — Хуже того, вы истощаете мои аккумуляторы. Мои запасы энергии быстро скудеют, и за день я не могу их толком пополнить. И все же теперь я отчетливо вижу, что мне нельзя быть царем-чурбаном. Вы нуждаетесь в твердой руке. А потому мне нужен возглашатель. Кто-нибудь мелкого телосложения, чтобы жил внутри меня и передавал наружу мои указания.

— Пусть это буду я, — сказала, выходя вперед, Черная Агнес, — я знаю свой долг.

— Нет! — презрительно кинул дракон. — Вы, дряхлые развалины, слишком уж хитрые. Я выберу из этой толпы кого-нибудь другого. Кого-нибудь простоватого… ну, скажем, ребенка.

«Только не меня, — беззвучно взмолился Вилл. — Кого угодно, только не меня».

— Пусть будет этот, — сказал дракон.

Вот так и вышло, что Вилл стал жить внутри дракона. Весь этот день до глубокой ночи он по подробным указаниям своего повелителя изображал на листах пергамента чертежи неких устройств, похожих на стоячие велосипеды и предназначенных для подзарядки драконьих аккумуляторов. Утром он сбегал на край села в кузницу с повелением к кузнецу незамедлительно изготовить шесть таких штуковин. Затем он сходил к Старой Черной Агнес и передал ей от дракона, что весь этот день и каждый следующий шестеро селян, выбранных по жребию, или по очереди, или как уж ей там заблагорассудится, будут сидеть на этих велосипедах, крутя и крутя педали без малейшей остановки вплоть до самого заката, когда Вилл возьмет аккумуляторы и затащит их в чрево дракона.

Поднимая босыми ногами облака пыли, Вилл носился по деревне, стараясь поскорее передать все драконьи приказания, предупреждения и советы — в первый же день их набралось не меньше дюжины. От жестокого недосыпа все окружающее приобрело для него невероятную яркость и выпуклость. Зеленый мох на черепах, надетых на колья вдоль первой полумили Приречной дороги, саламандры, неспешно совокуплявшиеся на углях кузнечного горна, даже мертвая неподвижность плотоядных растений, поджидавших в теткином саду неосторожную жабу, которая приблизится к ним на расстояние броска, — все эти знакомые будничные картины преобразились. Все стало новым и необычным.

К полудню все драконьи поручения были выполнены, и Вилл пошел искать своих друзей. Мало удивительного, что на площади было пусто и тихо, однако пустыми оказались и улицы поменьше, соседствующие с ней. Подул и тут же исчез легкий ветерок. Затем Вилл услышал за углом высокий девчоночий голос и радостно на него побежал.

Там маленькая девочка скакала через скакалку и в такт себе пела:

Вот-она-яСо-всем-о-дна; Как-меня-звать?Поскаку-чая-Джо…

— Джоун! — обрадовался Вилл.

Поскакучая Джоун остановилась. В движении она еще занимала какое-то место, но в состоянии покоя ее, почитай, и не было. Над ее маленькой чернявой головкой плясали сто тонюсеньких косичек. Руки и ноги у нее были словно из соломинок сделаны. Единственным, что имело тут нормальные (и даже свыше того) размеры, были карие сверкающие глаза.

— Я скакала до мильона! — сказала Джоун, сердито топнув крошечной ножкой. — А теперь из-за тебя начинай все сначала.

— А ты просто, когда начнешь, начинай считать с миллиона один.

— Будто ты не знаешь, что так не по правилам! Чего тебе надо?

— А куда это все подевались?

— Кто-то рыбу ловит, кто-то охотится, в поле много работают. Кузнецы, жестянщик и Мрачный Тип делают стоячие велосипеды для Самозванцевой площади. Горшечница и ее подмастерья копают на реке глину. А целительницы засели в Курилке, и Пак тоже там.

— Вот туда я тогда и пойду. Спасибо, соплюха.

Поскакучая Джоун не ответила. Она уже снова прыгала через скакалку, сосредоточенно считая:

— Сто-тысяч-раз, сто-тысяч-двас…

Курилкой называли шаткую лачугу с некрашеными стенами, стоявшую так глубоко в зарослях тростника, что при сильном дожде она всерьез рисковала утонуть в болоте. Под навесом ее крыши осы слепили себе гнездо и теперь постоянно крутились рядом. Вилл подошел к Курилке и без лишних церемоний открыл скрипучую дверь. Женщины дружно, как одна, вскинули на него глаза; перед ними на полу лачуги смутно белело тело Пака Ягодника. У всех как одной целительниц глаза были зеленые и никогда не мигающие, ну прямо как у лесных зверей. Они смотрели и молчали.