Ольга Вешнева - Огрызки эпох

— Нет, нет. А то им не хватит, — на выдохе едва проговорил я. — Управлюсь. Ступай.

Я вновь приступил к отвратительной, но необходимой для спасения людей работе. И ясность сознания больше не покидала меня. Сил придавала мне лютая ненависть ко всем представителям царской династии. Отныне я точно знал — самодержавие нужно упразднить, и как можно скорее, а всех царей и царьков отправить на виселицу.

Мы накормили раненых ужином и уложили их на свои постели. За наиболее тяжело пострадавшими присматривали учителя. Ночь я провел, сидя на лестнице, на одной ступени с Алешкой. Мы не разговаривали. Просто не могли. Только думали, что станет с государством Российским? И что ждет нас. Каторга? Ссылка? Сонливости не было и в помине.

Наутро в корпус пожаловал император Николай. Я слышал издали, как говорил он с Перским, как ругал его и нас за помощь бунтовщикам. Директор отвечал ему спокойно, с обычным своим достоинством: «Они так воспитаны, ваше величество: драться с неприятелем, но после победы призревать раненых как своих», и Николай убрался ни с чем восвояси, как трусливый хорь. Я мечтал превратиться по сказочному волшебству в огромного зверя, чтобы настигнуть и растерзать душегуба. Внутри меня все горело. Целый день я не мог говорить, не мог есть и пить. К вечеру я немного оправился от потрясения и первым делом взялся за запрещенную литературу — читал записки Бестужева.

Жизнь кадетов постепенно вернулась в обычное русло, и мятежное настроение в нем стало еще сильнее, а потом «сверху» пришло указание навести в нашем корпусе порядок. То есть, фактически превратить его в тюрьму. Все книги, кроме учебников оказались под запретом, а библиотека — на замке. Но я успел набраться опальных знаний. И даже написал к тому времени свой первый философский труд под названием «Мир наоборот или Ждет нас счастье впереди», где изложил собственную концепцию переустройства русского государства.

На казни пятерых декабристов — Рылеева, Бестужева-Рюмина, Муравьева-Апостола, Каховского и Пестеля, и я не присутствовал — не хватило духа, но читал о ней с сердечной дрожью. И представлял, как в скором времени я вместе с верными соратниками веду на казнь начальника жандармов Бенкендорфа. Как ставят подлого душегуба на виселицу, вешают петлю ему на шею и отпускают полетать немного. Он задыхается, хрипит и бьется на веревке, словно рыба на крючке. И тут веревку обрезают. Он падает плашмя. Глотает жадно воздух. Его пинками поднимают, вновь накидывают петлю, и снова он висит на ней, не чувствуя спасительной тверди под ногами. Не дав мерзавцу задохнуться, его снимают с виселицы, чтоб опять затем повесить. Так происходит много — много раз. Жандарм уже отчается молить о смерти, когда она всерьез придет за ним…

Алешка с одобрением отнесся к моему плану, мы фантазировали, как будем вместе вершить справедливость, но жизнь разметала нас. Мы вышли из кадетского корпуса поручиками в 1830 году, и сразу же Алешка был послан на Балканы, в Бессарабию. Несмотря на окончание войны с Османской империей, командование ждало новых турецких набегов.

Меня армии меня защитил отец, направивший письмо самому государю с просьбой не отнимать у него единственного сына. Я сильно тосковал из-за разлуки с надежным добрым другом, но мне, право слово, было не до войны на чужой земле. Так что я был весьма благодарен отцу за заступничество. Меня ждали великие свершения на государственном поприще — переустройство государственной системы. Но для выполнения поставленной цели мне требовались влиятельные союзники. Поэтому я вступил в новый заговорщический кружок.

Я снял небольшую квартиру, нанял старого, но проворного лакея. Некоторое время я зарабатывал на жизнь статьями для журналов и газет на далекие от политики темы. Хорошим подспорьем были деньги, присылаемые отцом, правда большую их часть я тратил на спонсирование деятельности тайного общества, чуть меньшую — на поддержание светского лоска, и совсем малую на всякие насущные потребности — от обедов в столичных ресторациях до девиц из публичных домов. К слову, с теми девицами познакомил меня их верный почитатель — глава тайного общества Арсений Назарович Подметкин. Для меня он был учителем, гуру, я преклонялся перед ним, и старался во всем ему подражать. Он, в свою очередь, обучал меня не только искусству плетения заговора против царя и его свиты, и утверждения в государстве республиканского строя, но и премудростям столичной жизни.

В великосветском кругу Подметкин был известен как сочинитель приключенческой литературы, его многие уважали за мудреные афоризмы и знание редких языков — китайского, арабского, индийского. Неутомимый искатель приключений, он полжизни посвятил странствиям по загадочному Востоку. Но о том, что он основал новое тайное общество, знали единицы — стократно проверенные, увлеченные бунтовским азартом люди… Вроде меня.

При воспоминании об учителе моему мысленному взору предстает его завернутое в парчовый халат тонкокостное туловище, увенчанное не по годам моложавым лицом с пестрыми усами. Белые щетинки усов были выжжены горячим солнцем пустыни, рыжие — окрашены жгучими специями, а черные подтверждали бодрость юношеского духа.

Съемную квартирку Подметкина на Невском проспекте вместе с ним населяли сушеные крокодилы с разинутыми пастями, тигриные шкуры, слоновьи бивни, веера и опахала из птичьих перьев. По настенным полкам были расставлены стеклянные клетки с бабочками, скорпионами и пауками. В углах стояли бездонные сундуки с гравюрами и пергаментными свитками. На комодах и тумбах выстроились в ряд, заслоняя друг друга, кальяны, курильницы благовоний, пиалы, вазы, кувшины и самые разнообразные фигурки из камня, дерева, драгоценного металла. Чаще других встречались статуэтки танцующих многоруких божеств, слонов, тигров, змей, лягушек и черепах.

В торжественные дни Подметкин надевал чалму с павлиньим пером и взбирался на обитый красным бархатом трон, какого не было у самого царя, а призванные по особым тайным приглашениям гости величали его махараджей.

Арсений Назарович любил рассказывать ученикам о своих победах над дикими зверями. Я заучил наизусть, как он ходил с рогатиной на тигра, как вытаскивал крокодилов из Ганга и как без промаха сразил единственным выстрелом разъяренного слона, в любовном бешенстве сокрушавшего вековые деревья на пути.

Подметкин много общался с Герценом, он познакомил с ним и меня, втянул в тайную переписку. Еще несколько опальных философов были частными гостями на наших сборищах.

Прекрасной отдушиной после напряженных заседаний клуба заговорщиков служили посещения балов. Я был вхож в лучшие дома Петербурга. Столичные дамы находили меня весьма привлекательным. Они буквально теряли разум, едва заглянув в мои светло-серые, как чистое серебро, и резко очерченные темными ресницами округлые глаза, лишь слегка притеняемые волной щек при улыбке. А чего стоила моя обворожительная улыбка — часто закрытая, но как будто сияющая… А черные брови, изогнутые радугой… А густые волосы насыщенного угольного оттенка, коротко стриженные и блестящие без смазки… А нос, и не курносый, и не совсем прямой, а нечто между, с чуть-чуть выделяющимся кончиком… А ровные небольшие уши, отстающие от головы именно настолько, чтобы смотреться красиво…