Ольга Вешнева - Мясорубка Фортуны

На стыке двух зон справа находился буфет, где хранились книги и посуда. (Запах типографской краски, как и запах крови, я старался держать подальше от сонного носа). Слева напротив изголовья дивана стоял бельевой комод, служивший пьедесталом для корейского телевизора.

Разновозрастная мебель в моем доме смотрелась как гарнитур благодаря потрескавшемуся лаку на древесине.

Надев жесткие серые тапки, я подошел к зеркалу на шкафу, и увидел, что мои глаза сияют жизнерадостным свечением.

Лесное свидание вернуло меня к полноценной жизни. Сломанный замок темницы на фоне произошедших событий казался мистическим знаком, указующим путь. Я будто очнулся от векового сна.

Мне захотелось идти в ногу со временем. Обвешавшись проводами, как робот, и модно приодевшись, я бы закатился в ночной клуб. Там бы познакомился с красивой девушкой, наплевав на запреты охотников. Увы, как только я изобразил все это в уме яркими красками, я осознал, что постепенно перестану быть собой, пойдя по этому пути. Превращусь в настоящего безумного робота и утону в зыбучих песках времени.

Нет, моим мечтам суждено всегда принадлежать прошлому, а не устремляться в туманное будущее.

Любуясь своим отражением, я погладил едва заметный второй подбородок, красиво завершавший окружность лица. Наверное, когда-нибудь я себе разонравлюсь. Отыщу в наружности изъяны и зациклюсь на них, как это принято у людей. Напишу в поэтическом дневнике, что энного числа, энного месяца две тысячи энного года вампир Тихон торжественно впал в депрессию. А пока я мог ненадолго взгрустнуть, мог годами жить будто в полусне, но по-прежнему не понимать сути этого тяжкого состояния.

Мне нравилась вечная жизнь, нравился окружающий мир, какой бы гадостью он порой не попахивал (я имею в виду выбросы из заводских труд промзоны), мне нравился я сам — такой, какой есть.

«Злодейства и невинную любовь,Все перемелет мясорубка мира,И вместе с фаршем она выдаст кровь —А что, скажи, дороже для вампира», -

— на днях приписал я к стихотворению о забытом чувстве любви.

Да, я разучился любить и страдать от разлуки. Но разве это плохо?

Я открыл шкаф и вытащил из темных дебрей маек, джемперов, рубашек и брюк пестрый махровый халат. Пиджаков и галстуков я не носил, но соблюдал элегантность в выборе одежды. По дому не расхаживал в растянутой майке с трусами или потертыми спортивными штанами. Я выбирал темную одежду для прогулок не потому, что был в той или иной мере готичен, как неправильно представляет вампиров современная молодежь. У меня не было темных кругов под глазами, как у алкоголика. Моя светлая кожа не отливала синевой, а губы не имели неестественно красного оттенка. Тем не менее, волочаровцы с первого взгляда отличали меня от человека. Поэтому было удобнее оставаться в тени, сливаясь темной одеждой с чернотой ночи, а белой кожей — с лунными отблесками.

За век жизни в деревянной норе я не превратился в Плюшкина и регулярно избавлялся от хлама. Но некоторые вещи, хранившие память о своем времени, были мне особенно дороги. Например, ушастый будильник времен Брежнева или резная фоторамка времен Хрущева с моей фотографией, где я в белой хлопковой рубашке, сатиновых шароварах и парусиновых ботинках стоял на кукурузном поле.

Надев удобный широкий халат, я бросил свитер и джинсы в ведро из-под финской штукатурки, его я приспособил для сбора нуждавшейся в стирке одежды. Всякий раз, разбирая каракули на ведре, я вспоминал одну из моих бывших жен — вампиршу финского происхождения по имени Регина. Точно наяву видел яростные огни ее зеленых глаз и слышал бранные слова, которыми она меня одаривала с великой щедростью.

Вымыв руки под краном умывальника разновидности «Мойдодыр-1967» с широкой раковиной, я налил воды в электрический самовар и включил его в розетку.

Свет абажура спальни растворялся в темноте кухни, чуть поблескивая на самоваре и узком столике. Высокий белый холодильник и потертый табурет остались в черноватом сумраке. Я отодрал фанеру от маленького окна, впустил в дом серебристый блеск пасмурного утра.

Очертание засыпающей луны проникло сквозь туман.

«Найдет ли меня завтра Альбина? Или она успела забыть обо мне? В самом деле, зачем ей наши встречи? Известно, что за ней ухаживает перевертный волк Федор, с ним она учится на экологическом факультете ИНАЯ. Да и мало ли кто из ее собратьев наткнется при лесной пробежке на наши следы? Даже если мы увидимся вновь, Альбина не придет ко мне в нору».

Я долго старался не думать о том, как выглядело бы мое жилище, если бы в нем обитала деловитая хозяйка. Мне открылась важная тайна — напрасно я считал, будто научился обходиться без женщины. Не следовало и дальше утешаться самообманом, что моя жизнь неплоха и полноценна, стирая в ушате хозяйственным мылом белье и одежду, отдраивая зловонной тряпкой скрипучие половицы и насилуя ватные подушки. Я жаждал человеческой свободы, только не имел представления, как ее обрести.

Помимо свободы я жаждал крови, от переживаний разыгрался аппетит. Открыв холодильник, я мельком взглянул на пятилитровые пластмассовые бутыли, которые ласково называл «бадейками». На них были наклеены таблички: «Корова голдштинская» и «Бык мясной Лимузин». Выбрал я небольшую банку с надписью: «Индюк из поселка Улмино». Птичью кровь я наивно считал диетическим блюдом, хоть и понимал, что жирный индюк из приусадебного хозяйства никогда за свою короткую жизнь не сидел на диете.

Дело в том, что вампиру нежелательно есть днем, так же как человеку лучше не есть ночью. Пищеварительная система «спит», повинуясь биологическим часам.

Прислушиваясь к шуму самовара, я поставил банку рядом с ним, достал из буфета фарфоровую чашку и медную ложку, поудобнее расположился за столом и поднял глаза к окну, привыкая к тусклому дневному свету.

Самовар вскипел. Его гудок вызвал мысленный призрак моей кухарки Ульяны Никитичны, улыбчивой старушки в темно-сером платье и кружевном чепце. Она постелила на стол вязаные салфетки, а на них поставила английские тарелки с творожниками, фруктовыми сочниками, медовым печеньем и лимонным щербетом.

— Вчерась утрецо было сине, барин, — кухарка выглянула в окно, — а после заволоклося тучею. Ни дать, ни взять — ваш кучер Ерофей накурил табаку на все небеса. А нонче, глядите, проясняется маленечко небо. Ежели бывать дожжу, так уж грибному. Опосля грибного дожжечка, дорогой Тихон Игнатьевич, пойдут сальные опятки, и лисички с волнушками. Ох, и насолю я вам грибов целые бочонки. До лета не поедите.