Джудит Тарр - Жребий принцессы

Наконец они оказались перед храмом, и народ отхлынул Храм был маленький, однако мог похвастать настоящей жрицей. Ее сопровождали двое серьезных большеглазых детей в коричневых одеждах — послушников, которые могли принадлежать к любому полу, но, возможно, более высокий ребенок с полными красивыми губами был девочкой. Оба они во все глаза таращились на Саревана, словно на бога, спустившегося на землю. Жрица, маленькая пухлая женщина с красивой золотистой кожей, как у асанианской леди, одарила его улыбкой и парой слов, а он поклонился в знак уважения. Ее рука на мгновение задержалась на его огненной голове, благословляя. По-видимому, она была благородного происхождения, и ее хорошие манеры врожденные.

Отчасти по собственной воле, отчасти из-за усталости Хирел соскользнул со спины Юлана и прислонился к его теплому сильному плечу. Девочка, лишившись опоры, без труда удержалась на спине кота, но ее рев привлек к себе внимание множества людей. Хирел выпрямился, когда на него устремились все эти темные глаза на смуглых лицах, и глаза Саревана — самые темные из всех, и янтарный взгляд жрицы — свидетельство древней благородной крови. Такой же, как его собственная Она поняла, кто он такой. Она должна была понять это.

Сареван заговорил, и все глаза с предельным вниманием вновь обратились к нему. Говорил он недолго, затем повернулся к Хирелу.

— Пошли, — сказал он по-асаниански и, когда Хирел открыл рот, чтобы возразить, добавил: — Можешь оставаться, если хочешь. Здесь никто тебя не тронет. Но я намерен поесть и отдохнуть. Хирел резко выдохнул: — Очень хорошо. Веди меня.

Толпа людей, сопровождавших путешественников, не сделала попытки проникнуть за ворота, хотя несколько детей громко возмутились, потеряв своих «верховых животных». Сареван приостановился, чтобы рассмешить их. Когда за их спинами захлопнулись ворота, он и сам улыбался.

— Ах, мальчик, — сказала жрица, говорившая по-асаниански значительно лучше, чем Сареван. — Ты умеешь находить с детьми общий язык. Сареван пожал плечами и усмехнулся.

— Это им удается находить общий язык со мной. — Он положил руку на голову Юлана и коснулся плеча Хирела. — Эти двое нуждаются в еде, а у одного из них на теле раны, на которые тебе стоило бы взглянуть.

Хирел смирился с тем, что она прикоснется к нему, тем более что Сареван оставил их в комнате внутреннего храма, а сам вышел вместе с послушниками. Жрица не стала бесцеремонно срывать с него одежду, она аккуратно и благопристойно раздела его, стоя у него за спиной. Затем вымыла его с помощью губки и ароматной воды и обернула полотенцем поясницу. После всех испытаний, выпавших на долю Хирела, это простое соблюдение приличий чуть не довело его до слез. Он боролся с ними, комкая в руках край своего одеяния, пока не смог повериться к ней лицом.

Жрица осторожно и без лишних вопросов осмотрела его раны.

— Все чисто, — сказала она наконец, повторив слова Саревана.

На самые глубокие царапины она наложила свежие повязки, а более мелкие оставила подсыхать и накинула на Хирела мягкую легкую рубашку. Когда она расправляла складки, пустая комната, в которой они находились, словно наполнилась сиянием.

Это всего лишь вошел Сареван. Он выкупался: его волосы были распущены и курчавились, борода спуталась; на нем оказалась рубашка, почти такая же, как у Хирела. Входя, он снова повязал ленту своего странствия. Его быстрые глаза скользнули с лица жрицы на Хирела и обратно. — Ты сделал все как надо, — сказала женщина. Жестом велев им обоим следовать за ней, она провела их через прихожую во внутренний храм, а потом через маленький Внутренний дворик с садиком — в небольшое помещение под открытым небом, где на свежем вечернем воздухе их ждали послушники с едой. Раньше принц Хирел счел бы подобное пиршество жалким, сервировку — слишком простой и неизящной, но сегодня все это показалось ему таким же великолепным, как банкет для высокородных господ в Кундри'дж-Асане. Не важно, что ему предстояло разделить трапезу с варваром и женщиной. Хирела мучил поистине королевский голод, его желудок впервые проявлял снисходительность, к тому же жрица оказалась превосходной собеседницей.

Звали ее Орозия, и она происходила из древнего рода Виникарьяс из восточного Маркада.

— Нельзя сказать, что мои близкие обрадовались, когда услышали, что я исповедую эту веру. — Орозия отпила немного удивительно вкусного вина и отщипнула кусочек сыра. — Не пристало дочери знатного рода поддаваться суевериям востока. А уж обет жрицы… просто ужас! — Она рассмеялась, и в смехе ее проскользнула легкая горечь. — Бедный мой отец! Когда я явилась к нему в ожерелье и с косичкой, готовая к странствию, это чуть не убило его. Как он должен был объяснять это равным себе? И как после этого мог высоко держать голову при дворе?

— Он оказался трусом, — сказал Хирел. Жрица склонила голову, внезапно став серьезной. — Нет, мой отец не был трусом. Он был лордом Среднего двора, а предки его занимали даже более высокое положение, и он заботился о чести семьи. В то время я была молода и жестока и сгорала от любви к моему богу, а отец насмехался над ним как над вздором и суеверием. Он был глуп, а я еще глупее, и нам не удалось остаться друзьями. Через год он умер.

Хирел неотрывно смотрел в свой кубок, выполненный из простого дерева, как и вся остальная посуда, и ничем не украшенный. Бесформенная неуклюжая шапка Саревана сползла ему на глаза, заслоняя все вокруг. Он с яростью отбросил ее. Холодный воздух обжег его обритую голову.

— Мои братья через год не умрут. Они будут обриты, заклеймены и кастрированы, как они собирались поступить со мной, и проданы в рабство на юг. — Он поднял глаза. Послушники исчезли. Жрец и жрица спокойно смотрели на него.

Черные глаза и янтарные — оба взгляда были непроницаемы. Он хотел закричать на них, но сдержал себя. — У меня нет бога, который наделил бы меня мудростью. У меня нет мечты, нет никаких желаний. Только месть. И я отомщу, жрецы. Я сделаю это или умру.

— Им следовало бы поступить умнее и убить тебя, — сказал Сареван.

Хирел снисходительно посмотрел на него. — Да, следовало бы. Но они не только жестоки, а еще и трусливы. Никто из них не хотел обагрить свои руки моей кровью. И даже если бы меня обнаружили и узнали, то что я мог бы сделать? Евнуху не место на Золотом троне. Им не повезло, потому что они послушались цирюльника, которому предстояло оскопить меня. Он сказал, что желудок следует очистить и оставить меня без еды хотя бы на один день, иначе я наверняка умру под ножом. Той же ночью я нашел окно со сломанным запором и воспользовался им. Дураки. Они звали меня Золотым Локоном, избалованным любимчиком отца и игрушкой для гарема. Им и в голову не приходило, что у меня хватит ума сбежать.