Алан Фостер - Сын чародея с гитарой

Чаропевец постарался взять себя в руки и забарабанил в дверь.

– Банкан! А ну, прекрати вопеж и открой! Поговорить надо!

Ответа не последовало. Сын либо не слышал, либо притворился, что не слышит. Джон-Том решил, что инструментальная партия недурна, но пение, как всегда, душераздирающе громкое. Сказать по правде, Банкан всегда фальшивил так, что отец в сравнении с ним выглядел солистом из «Ла Скала». Джон-Том снова заколотил по двери.

– Банкан, слышишь меня?! Перестань выть!

Кто-то просачивался сквозь филенки. Отступив в дальний конец коридора, Джон-Том с интересом наблюдал появление двухфутового белого кита. Тот поглядел вправо-влево и поплыл по коридору, увлекая за собой на нитке деревянную лодочку с дюжиной чертенят в матросских костюмчиках с гримасами муки и обреченности на рожицах. Их хвосты едва умещались в лодке. На носу стоял крошечный демон с кожей цвета горохового супа и протезом из слоновой кости вместо ноги, его раздвоенный хвост неистово вертелся, задавая ритм гребцам, а в глазах сверкало безумие. Распевая заунывную песнь, он показывал утомленным матросам на мини-кита. Добыча и охотники доплыли до лестницы и исчезли из виду. Чуть позже снизу донесся закономерный вопль, за ним последовала яростная брань; судя по тембру и тону, супруга Джон-Тома исчерпала лимит терпения.

– Джон-Том! Или твое отродье сейчас же уймется, или…

Он ударил в дверь ногой.

– Банкан, последний шанс! Отопри! Не то я на несколько недель окутаю твою комнату всепоглощающим занавесом молчания!

Музыка оборвалась, а вместе с нею – душераздирающая кошачья ария.

Неохотно скрипнула и чуть приотворилась дверь. Джон-Том протиснулся в комнату, обходя гроздь висящих в воздухе глаз, которые с любопытством уставились на него.

– Да ладно вам дергаться, все нормалек, – раздалось из дальнего угла. – Это всего лишь мой папа.

Джон-Том затворил за собой дверь.

– Парень, не шути со мной. Я не хохмить сюда пришел.

Банкан, развалившийся на кровати, принял сидячее положение.

– Да, пап, ты прав. Жизнь – чертовски трагичная штука, верно?

Джон-Том подошел к овальному окну – единственному в комнате, – посмотрел на ухоженный сад и на реку за ним. Выдержав, как ему показалось, вполне сообразную ситуации затяжную мрачную паузу, он повернулся, дабы ужалить сына ледяным взглядом. Банкан беспечно покачивал дуару на коленях. «Вот он, – с тоской подумал Джон-Том, – источник будущей головной боли». Взяв за образец свою уникальную дуару, он с помощью Клотагорба и искуснейших линчбенийских мастеров сработал новый инструмент и подарил Банкану, когда тому исполнилось двенадцать лет. С тех пор мальчик с ней почти не расставался. Хоть его дуара и не могла сравниться с отцовской, она полностью унаследовала способность рождать чудеса тем местом, где соединялись два грифа.

Впрочем, до недавних пор скромных навыков Банкана хватало лишь на невинное бренчание. Но события нынешнего утра показали, сколь драматически изменились обстоятельства. Одно дело – колдовать с помощью музыки, и совсем другое (а уж кому, как не Джон-Тому, знать об этом) – держать в узде такую грозную способность.

В сочетании с поистине ужасающим голосом музыка Банкана представляла собой серьезную угрозу для любого, кто оказывался в радиусе ее воздействия.

За несколько лет Банкан внес в инструмент кое-какие декоративные усовершенствования. Симпатичные плавные изгибы были у него не в чести, а потому он привил дуаре колючки и оснастил ее искусственными когтями.

Параллельные ядовито-зеленые и алые полосы уподобили инструмент прогрессирующей мигрени.

Но чары работали. Обращаясь к сыну, Джон-Том видел, как на стыке грифов меркнет туманная смесь реального и ирреального. Вспыхивали и гасли случайные искорки. Да, эта дуара, изготовленная золотыми руками, действовала, как и надлежало орудию волшебства.

Выходит, не она виновата, а Банкан. Этого следовало ожидать, если парню всего-навсего восемнадцать. Между прочим, Джон-Том был гораздо старше и опытнее, когда познакомился с таинственной дуарой и ее замечательными возможностями.

Он отошел от окна, приблизился к сыну, сел на край постели и тут же провалился до самого пола. Казалось, это воодушевило Банкана. Юноша фальшиво пропел несколько слов, и постель тотчас выровнялась. Неплохо.

Хотелось бы Джон-Тому сказать то же самое о поведении и внешности сына.

Банкан был одет во все серое с изумрудным отливом. Брюки украшены спиральной полоской, точно ноги попали в плен к зеленым смерчам, сапоги с низкими голенищами – ярко-красного цвета. Ростом он был ниже Джон-Тома (сказались материнские гены), но унаследовал его рыжие волосы. Он коротко стриг их, на висках и за ушами сбривал, а оставшееся напоминало жесткую щетку. Худощавая нескладная фигура являла собой воплощение юношеской разболтанности.

– Только посмотри на себя, – пробормотал Джон-Том, разглядывая отпрыска.

– Не могу, пап. Ближайшее зеркало в ванной.

– Видно, у тебя есть ген сарказма. До сих пор я считал его рецессивным.

Банкан ухмыльнулся, но ничего не сказал. Лучше воздержаться от смешков, пока не выяснится, что у предка на уме.

– А волосы? Ну, что хорошего в короткой стрижке? Почему бы не носить нормальные, до плеч, как у твоих друзей?

– Касвайз стрижется коротко. И Виквит.

– Касвайз и Виквит – орангутанги. По части распределения волосяных мешочков орангутанг – полная противоположность человеку, у него от природы короткая шерсть на голове и длинная – по всему телу.

– А может, я тоже хочу длинную по всему телу? Глядишь, буду спокойнее слушать бородатые песни.

Джон-Том принялся было считать про себя, но на цифре семь сдался.

– Насколько я понял, ты не догадываешься о том, что сейчас творилось внизу?

Банкан слегка напрягся.

– Нет. А что?

– Ты наголову разгромил кухню собственной матери. А что сделал с самой матерью – словами не передать.

– Чего? Я? На что ты намекаешь?

– Опять баловался чаропением?

Банкан отвернулся.

– Сколько раз я запрещал тебе заниматься этим дома?

На лице юного Меривезера отразилась досада.

– Ну, а где прикажешь репетировать?

– У реки. В Колоколесье. За школой. Где угодно, только не дома.

Здесь опасно. – Голос Джон-Тома смягчился. – Банкан, у тебя неплохой природный дар. На дуаре ты, может, даже получше меня играешь. Что же касается пения… Над текстами надо работать и работать. И над голосом. Мне понадобилось восемнадцать лет, чтобы овладеть им как следует. А ты почти не контролируешь высоту и тональность. Правда, иногда это бывает несущественно.