Андрей Астахов - Воин из-за круга

– Ну-ну! – Старик едва заметно усмехнулся в бороду. – Говоря по совести, я мог бы найти гостиницу получше и корчмаря почестнее. Но мне просто нужно у тебя сегодня остановиться. Поэтому возьми эту монету и покажи мне комнату.

– Стен! – завопил Толстяк. – Поди сюда, сынок!

Младший сын появился даже быстрее, чем ожидал сам Иол. Старик выслушал предложение следовать за мальчиком наверх, ничего не сказал, только кивнул. Он поднимался по лестнице, а глаза посетителей смотрели ему в спину.

Комната была скверная – в другой гостинице за эти же деньги старик смог бы снять целые хоромы. Но странному гостю были не нужны удобства и комфорт. Когда мальчик ушел, старик сел на хлипкий табурет у окна комнаты, обращенного на улицу, и сидел неподвижно до самой ночи, безучастный ко всему, будто фигура, вырезанная из камня.

На башне храма Единого ударили в колокол, отметив наступление полночи. Но парочка, уютно устроившаяся на куче сена под кровлей амбара, не обратила на сигнальный колокол никакого внимания. Они были слишком поглощены друг другом.

– А ты верно видел то, о чем рассказывал сегодня вечером? – спрашивал женский голос.

– Конечно, милая. То, чего я повидал, хватило бы на десяток поэтов.

– Ты такой отважный!

– А ты такая аппетитная! Вот так бы и лежал рядом с тобой и поглаживал твои восхитительные формы.

– Лжешь ты все, – девушка хихикнула. – Ты бы сбежал от меня. Такие баре, вроде тебя, только и ждут момента, чтобы завалить какую-нибудь простушку, а потом ее кинуть, бедняжку.

– Я не сбегу. Ты покорила мое сердце, милая.

– Небось, всем девушкам талдычишь одно и то же.

– Каюсь, было дело. Но тебя, сахарная, я полюбил всей душой. Давай же, позволь мне снять к вордланам этот проклятый корсет!

– Постой, постой, ишь какой нетерпеливый! Ты лучше скажи, поведешь меня к жрецу Единого или нет?

– Я поведу тебя куда угодно, если ты позволишь мне снять с тебя эти мерзкие тряпки и насладиться наконец истинной и ослепительной красотой.

– Врешь. Убежишь, как только получишь свое.

– Убегу? Нет уж, цветочек мой, я останусь рядом с тобой и буду каждую ночь совершать путешествие, которое мне никогда не наскучит.

– Это какое путешествие?

– А вот какое; поначалу я буду каждый вечер проходить между этими белоснежными холмиками – вот так. А между делом поднимусь на каждый из этих холмиков и славно по ним погуляю.

– О, это мне нравится! Я даже готова распустить вот этот шнурочек, чтобы твои пальцы нашли дорогу.

– Ты моя милая! Дай-ка я тебя поцелую… Сладость твоих губок искупает ту недоверчивость, которой ты меня так больно жалишь, моя пчелка. Ну, а потом наш путник проползет по славной гладенькой равнинке, такой шелковистой и теплой. А какое счастье для него будет провалиться в твой пупочек… то есть в чудесную ямку, которая меня так возбуждает!

– А дальше?

– А дальше, – и рука молодого человека спустилась еще ниже, – влюбленный путник углубится в густой лес, такой дивный, что сердце замирает и начинает колотиться все чаще, потому что путник, проходя через чудесный лес, окажется у входа в Царство исполнения желаний – вот здесь! И, кажется, путника, тут уже ждут.

– И это все?

– О нет! Путник не в силах достичь счастья и доставить его любимой – это суждено другому пилигриму. Как ему будут рады, когда он начнет входить в Царство счастья!

– Уж не этот ли пилигрим собрался порадовать меня?

– Он самый! Как истинный местьер, он всегда встает при виде дамы, и потому его воспитанность заслуживает награды… Духи ночи, как давно я не испытывал таких восхитительных ласк!

– И боюсь, парень, уже никогда не испытаешь, – отчетливо и громко сказал мужской голос, – потому что сегодня твой благовоспитанный отросток украсит собой собачью похлебку.

– Ой, папа! – взвизгнула девица.

Посыпались искры, высекаемые кресалом о кремень, вспыхнул факел, осветив весь амбар. Трактирщик Иол-Толстяк, коренастый и краснорожий, с окладистой бородищей, шагнул к полураздетой парочке, испуганно и очумело таращившейся на него с кучи сена.

– Крышка тебе, Уэр ди Марон, – заявил трактирщик тоном, в котором удивительным образом смешались спокойствие и бешеная ярость. – На этот раз не выкрутишься, сукин сын.

– Йол, дружище, ты меня неправильно понял, – поэт тщетно пытался вырваться из объятий дочки трактирщика, – я всего лишь хотел… я собирался попросить у тебя руки Шаллы, но я не… в общем, я просто решил, что… Хочешь верь, хочешь нет, но я не хотел сделать Шалле ничего плохого!

– Конечно, не хотел, – кивнул трактирщик, – ты всего лишь хотел рассказать ей пару стишков, пока она будет тебя ублажать, так? Амбар окружен, так что не вздумай меня злить, – ответил Иол. – Стоит мне подуть в этот свисток, и Брен спустит с поводка нашего пса. Ты видел эту зверюгу – клянусь Харумисом, псина враз отгрызет тебе все твои мужские погремушки!

– Духи ночи! Да я и не собирался тебя злить, Йол. Ты меня поймал, твоя власть.

– Вставай, подлец, – трактирщик пнул поэта носком сапога в бок. – Ты рассчитывал меня умаслить, пообещав жениться на Шалле, но ты просчитался. Шалла уже просватана.

– За кого это, хотелось бы узнать? – проворчал ди Марон.

– За мельника Оллиса из Варденсто, – сказала Шалла, всхлипывая.

– Молчи, дрянь! – прикрикнул трактирщик. – Опозорила и меня, и доброго мастера Оллиса. Вряд ли он захочет теперь взять в жены такую шлюху, как ты.

– Да я, клянусь Единым, ее пальцем не коснулся! – воскликнул ди Марон, торопливо завязывая тесемки на гульфике. – Не делай из мухи слона, Йол, давай покончим с этим недоразумением. Ты угостишь меня вином, а я расскажу тебе столько сказаний, сколько ты…

– Вино, говоришь? Стишки? – Йол плюнул себе под ноги, потом поднес к лицу юноши свой громадный кулак. – Да у меня внутри все трясется от желания расквасить твою смазливую рожу! Нет уж, голубок, ночь ты посидишь у меня в подполе, а утром я сдам тебя императорскому приставу. Есть закон о прелюбодеях, и ты сполна получишь у меня по этому закону. Отучу я тебя портить девок! Эй, парни, идите сюда, вяжите-ка этого ублюдка!

Ди Марон, испуганный и ошеломленный происходящим, даже и не думал сопротивляться, когда Брен, Стен и Арним, сыновья трактирщика, такие же крепкие и могучие, как отец, начали вязать ему руки и тащить к выходу из амбара. Сердце у него бешено колотилось, во рту пересохло от страха, ноги тряслись, и самые мрачные мысли непрощенно лезли в голову.

– Послушай, Йол, может, все-таки решим все полюбовно? – завопил он, когда его выволокли во двор. – У моего отца есть деньги. Я заплачу!

Трактирщик лишь недобро усмехнулся. Он услышал то, что жаждал услышать. Теперь надо как следует попугать сосунка, чтобы, сомлев от страха, он согласился выложить столько, сколько запросит оскорбленный отец. А запросить Йол собрался немало.