Уитли Страйбер - Послезавтра

Он снова подумал о мамонтах, умерших такой быстрой смертью, что они даже не успели проглотить траву, которую пережевывали. Джек снова посмотрел на людей в зале. Ни один из них понятия не имел о размере и силе грядущего бедствия.

Бразильский представитель спросил о том, когда, по мнению Джека, это может случиться.

— Не знаю, может, через сто лет, а может — через неделю.

Внезапно оживился Рэймонд Беккер. Джек почувствовал, как пришли в движение мутные воды политики.

— А чем мы заплатим за Киотский договор? — произнес он срывающимся, нервным голосом. — Он обойдется мировой экономике в миллиарды долларов.

— При всем уважении к вам, господин вице-президент, — начал отвечать Джек, но сделал короткую паузу, ожидая, пока камеры вернут свое внимание на подиум. «Всякий раз, когда ты начинаешь фразу со слов об уважении, дружок, ты влипаешь в новую историю», — подумал он. — При всем уважении к вам, бездействие может обойтись дороже. Климат — вещь хрупкая. — Произнеся эти слова, он вспомнил о распадающемся ледяном шельфе и о своем прыжке прочь от холодных объятий смерти. — Ледники исчезают с опасной скоростью.

Беккер наконец осознал, что позволил втянуть себя в дебаты, да еще с членом собственной делегации. Он яростно перебирал бумаги, явно стараясь найти имя выступавшего докладчика. Его помощник наклонился к нему и прошептал это имя.

— Профессор Холл, — сказал он. — Наша экономика так же хрупка, как и ваш климат. Вам стоило это учесть, прежде чем делать сенсационные заявления.

Да как он смеет! Что за высокопоставленное ничтожество! Хотя о сенсационности своего заявления Джек не стал бы спорить.

— Что ж, — невозмутимо сказал Джек, — последний отколовшийся кусок льда был площадью со штат Род-Айленд, что само по себе уже сенсация.

В зале зааплодировали, раздался одобрительный смех, но вице-президент не разделял общего мнения. Разумеется, как же иначе?

Работа биржевого маклера отличается от промысла грабителя. Во всяком случае, Гари Тёрнер придерживался такого мнения. Он не давил на своих клиентов, не угрожал им, не выжимал из них заказов, чтобы потом опустошить их банковские счета. Нет, он присваивал их деньги другим способом, убеждая их купить то, что продавал его друг из далекого Токио, или продать то, что ему нужно было купить. Тогда, когда приходили неожиданно плохие (не может быть!) или неожиданно хорошие (разумеется!) новости, он и его старый добрый Така делили доходы, откладывая их на раздельных счетах островов Кука.

В этих островах была особенная прелесть: там было запрещено даже спрашивать о том, кому принадлежит счет, не говоря уже о поисках и преследовании владельца. Деньги, приходившие из Токио в Раротонгу, оставались невидимыми для внутренней налоговой службы США, Комиссии по ценным бумагам и для всех остальных. Их с Такой маленькая система была само совершенство. Жаль только, что она трещала по швам и грозила развалиться в любой момент.

Гари сказал в микрофон:

— Эти акции вырастут втрое за три, максимум — за шесть месяцев. Погоди-ка! — Отвернувшись к служащим, он прокричал: — Кто-нибудь здесь знает, почему еще нет электричества? Я тут пóтом обливаюсь!

Тормоз по имени Тони, с таким количества мяса на лбу, что его хватило бы на паек футбольной команде, произнес:

— Сейчас ноябрь. Они просто его отключили.

Зазвонил второй телефон Гари. Он прекрасно знал, кто ему звонил, но это знание его не радовало. Он сорвал с головы наушники, отключил их и взял трубку:

— Алло.

— Гари, у нас возникла проблема.

«Давай, парень, играй свою роль!»

— Какая проблема?

— Позвони мне с сотового…

Так. Значит, произошло самое худшее. Он снова взял наушники.

— Поли, у меня Партридж на проводе. Прикроешь меня?

Другой маклер взял на себя переговоры с его клиентом, а Гари выскочил из офиса и вышел на изнывающий от зноя Манхэттен. Что это, тепловая волна? Солнце решило пуститься во все тяжкие? Нищий с собакой, похожей на запаршивевшего старого льва, протянул к нему руку.

— Чтоб ты сдох, — пробормотал Гари, набирая номер на сотовом.

Он знал, что в этот момент Така забился в крохотную закусочную, где подавали лапшу, находившуюся в квартале от его офиса. Он не хотел, чтобы кто-нибудь услышал хоть слово из его разговора. Он ужасно боялся тесного замкнутого пространства, а тюремные камеры в Японии были устроены именно таким образом: стальные двери, маленькие смотровые оконца и клетки метр восемьдесят на метр двадцать. И смилуйся Господи над заключенным выше среднего роста! Така как раз таким и был.

Гари слушал гудки в телефоне, вызывавшем Токио. Он надеялся лишь на то, что защищенность от прослушивания переговоров по сотовому телефону не была вымыслом.

Вдруг этот проклятый нищий толкнул его в спину и произнес:

— Моя начальная ставка — пятьдесят. Я готов выслушать встречное предложение.

Это ему мерещится? Нищий с чувством юмора?

— Будда, работать! — обратился тот к своей дворняжке, и она исполнила замысловатое па. Мило.

Телефон заговорил по-японски: звонок не был принят.

— Почему бы тебе не найти работу! — рявкнул Гари на нищего, снова набирая номер.

— Была у меня работа, такая же, как у тебя: чистые ботинки, большой кабинет, секретари и секретарши и всякое такое. Честно тебе скажу, именно секретарши меня и достали… и еще лифты…

Гари поспешил прочь. Его мучили неприятные предчувствия о том, какое его ожидает будущее. Потеря работы, регистрация его лицензии в базе данных вездесущей Комиссии по ценным бумагам.

Наконец Така услышал телефонный звонок. Он выхватил мобильный из кармана и быстро открыл.

— По-моему, они знают, чем мы занимаемся.

— Боже!

В Японии Така краем глаза заметил, что вся улица вдруг оказалась в тени. Внезапный сильный порыв ветра поднял в воздух уличную пыль, грязь, обертки от жвачки и пустые пачки из-под сигарет.

— Мне звонили из Комиссии по ценным бумагам…

— Тебе? Звонили из Американской комиссии по ценным бумагам?

— Они хотели знать о сделках с «Воридиумом».

— Я так и знал. Я чувствовал, что все этим кончится. Клянусь, я думал, что в этот раз все пойдет на юг.

Полицейская машина остановилась рядом с маленьким грузовичком, в который семья владельца закусочной лихорадочно грузила драгоценные фрукты и овощи. В отличие от американцев, японцы очень серьезно относились к своей сельскохозяйственной продукции. Самые худшие из этих дынь в Америке продавались бы за пятнадцать долларов и стоили бы каждого пенни своей цены. Но зачем им было так торопиться с погрузкой, да еще в середине дня? Полицейский явно хотел, чтобы они убрали с проезда свой грузовик.