Наталья Резанова - Песнь крови

– Конечно, помню… – Одиль хотела сказать, что это всего лишь сказка, но осеклась. После того, что произошло вчера, говорить такое было по меньшей мере глупо.

– Вот видишь. Быть может, твоя любовь сможет превратить лягушонка в прекрасного принца.

Из-за ставен они не услышали приближавшегося цокота копыт, и не увидели всадника. Когда в дверь забарабанили, Одиль сжалась под одеялом. Но после того, как Жакмета открыла дверь и на пороге показался крепкий мужчина с лицом, изрезанным морщинами и копной седых волос, она обрадовалась. Тому, что исчезло чудесное плате. Теперь он не сможет донести той, кто его послал. На всякий случай Одиль приспустила с постели край одеяла, чтоб закрыть туфли.

– Госпожа графиня сослала меня осведомиться о здоровье мадемуазель.

Жакмета прокаркала что-то в ответ насчет того, что мадемуазель лежит в постели, и негоже мужчине входить в дом.

– Все равно, я должен ее видеть.

Жакмета растопырила руки, чтоб прекратить дорогу, но вошедший решительно оттолкнул ее.

– Я здесь, Граншан, – слабым голосом отозвалась Одиль. – Я больна и не встаю с постели.

– Вот как? – вошедший прищурился, словно пытался разглядеть, не подменили ли девушку. Затем его взгляд перебежал на госпожу Сен-Этьен. – А это еще кто?

– А вы кто, сударь, осмелюсь спросить?

– Это Граншан, дворецкий моей мачехи, – вместо него ответила Одиль.

– Я, сударь, бедная странница, собирала в лесу целебные травы. Эта добрая старушка позвала меня на помощь, когда ее госпожу поразила лихорадка. И я вторые сутки не отхожу от нее ни днем, ни ночью.

– Стало быть, вторые сутки лежит… что ж, моя милостивая госпожа выражает заботу о здоровье и пропитании своей подопечной. – Он извлек из-под плаща небольшой полотняный мешок, бросил его на пол и вышел.

Жакмета, кряхтя, подняла мешок, водрузила на стол и развязала. Одиль, приподнявшись в постели, глянула ей через плечо.

– Горох! – с отвращением произнесла она. – Этим она меня и кормит – горох, фасоль… ее свиньи едят лучше, чем я.

– Ничего, дитя, тебе больше не придется есть эту грубую пищу.

– Но… по правде говоря, я совсем не голодна. – Удивительно – прошли почти сутки с тех пор, как Одиль ела в последний раз.

Крестная как будто угадала ее мысли.

– Так и должно быть. Это вновь обретенная тобой сила поддерживает тебя. Поднимайся, скоро вечер, и тебе снова пора ехать в Анжерский замок. Но можешь ли ты показаться в одном и том же платье? Нам следует придумать что-то новое.

Одиль села, подняла туфельки с пола.

– Крестная, если я буду идти через лес, они совсем износятся. И этот белый мех запачкается.

– Нет… ты уже прошла испытание, сегодня я буду с тобой, и тебе не придется сбивать ноги. А платье… я придумала! Этот гадкий горох найдет себе применение. Прошлой ночью мы призывали моих птиц, но есть и другие, которых можно просто приманить. На балу на тебе будет новый наряд, переливчатый, как голубиная грудь!

– Он уже предложил тебе руку и сердце, дитя мое?

– Нет. Он только спрашивал, увидимся ли мы завтра… то есть уже сегодня.

– Странно. Раньше такие вещи делались быстрее. О чем же вы говорили?

– О разных вещах. О том, что он предполагал, будто я из Испании, ибо при испанском дворе принят черный цвет. Но теперь он так не думает. Спрашивал, не принадлежу ли я к одному из германских княжеских родов. Это его кровно затрагивает. Ведь Франсуа не только герцог Анжуйский и Туреньский, и граф Фландрский, он еще маркиз священной Риской империи Германской нации, и герцог Люксембургский…

– Вот как? Зигрфрид тоже был герцогом Люксембургским.

– Какой Зигфрид?

– Он правил через двести лет после Ренфруа… и за двести лет до Фулька… впрочем, я перебила тебя.

– Он спрашивал, меня, буду ли я на вечерней службе в Анжерском соборе. Он-то намерен там быть. Ведь враги вечно попрекают его тем, что он ради фламандской либо английской короны готов отречься от истинной веры. Потому принц вынужден поддерживать свою репутацию доброго католика. А потом приглашал меня в свои покои, говорил о каком-то кубке…

Госпожа де Сен-Этьен расхохоталась, откинув голову. Ибо поэты посвятили немало строк (процитировать кои не представляется здесь возможным) знаменитому кубку принца, на котором были изображены всевозможные любовные утехи людей, богов и животных, запечатленных в самых замысловатых позах. Дамы и девицы, получившие приглашение посмотреть на кубок, хорошо знали, что их ожидает.

– Я должна отказаться? – с трепетом спросила Одиль.

– Ни в коем случае. Сегодня последняя ночь, когда луна пребывает в полной силе, дальше она начнет убывать. Кубок – это хорошо, это правильно, он годится для обряда точно так же, как чаша на каменном алтаре.

– Мне что же – придется дать ему приворотное зелье?

– Зелье – это для слабых, не для таких, как мы. Достаточно будет воды того источника.

– Но как же я смогу пронести туда воду? Сначала я должна быть в соборе, а потом – на балу.

– Об этом позабочусь я. Сегодня я надеюсь увеличить свою силу. В собор мне, правда, все равно дорога закрыта, но во дворец я смогу проникнуть. А платье, – предвосхитила она очередной вопрос Одиль, – будет ярко-алым.

– Но, крестная, во Франции этот цвет присвоен только принцессам крови.

– Крови! – Госпоже Сен-Этьен вновь рассмеялась. – Именно так. Принцессой крови предстанешь ты нынче – только это будет моя кровь. Идем, нам нужно повторить обряд у источника. Но сегодня в чашу прольется моя кровь, не твоя. Она окрасит наряд принцессы лучше всякого пурпура.

Во Франции принцу приходилось доказывать, что он добрый католик, во Фландрии и Англии – что католическую веру он не ставит ни во что, и ради пользы дела готов поступиться ею. В результате ему не доверяли ни католики, ни протестанты. И, пожалуй, не без оснований. В глубине души принц не имел никаких убеждений. Вообще-то это очень удобно. Но иногда утомительно. Ибо во время церковных служб, будучи не в состоянии предаться молитвенному экстазу, как его старший брат, Франсуа скучал. И когда неизвестная красавица, явившаяся на вечернюю мессу, выразила восхищение красотами собора, он был рад отвлечься.

– О да, в моем городе Анжере есть на что посмотреть. Хоть этот собор весьма стар, и выстроен во времена, что получили имя от варваров-готов, витражи в нем очень красивы. Им пятьсот лет, представьте себе. Теперь уж не делают таких.

– Они прекрасны, – отвечала зеленоглазая красавица. – Хотя… может быть, это игра света… мне кажется, вот то окно, слева, как будто отличается от других.

– Вы заметили? С этим окном связана прелюбопытнейшая сказка… если вас развлечет это дурачество…