Андрей Дашков - Эхо проклятия

Слингеры – тайная полиция ада. У них не случается неудач. Поиски всегда заканчиваются одинаково. Даже те, кто вернулся из Колыбели, получают лишь временную неуязвимость – что-то вроде отсрочки приговора.

Способ, которым вызывают слингеров, стар как мир. Жертвоприношение – что же еще. Но им не нужны бесполезные игрушки. И тут не обойдешься курицей, бараном или собакой. Это не имеет никакого отношения к баловству черной магией или групповым забавам вудуистов. Нет никаких символов, никаких жрецов, никакого посвящения. И никакой надежды на выигрыш. Только действие – необратимое и абсолютно безжалостное. И потому надо осознавать, за что берешься.

Самое неприятное в этом деле – выбирать жертву. Так называемые обыкновенные люди, которые мнят себя «цивилизованными», даже не задумываются о том, насколько часто они приносят жертвы своим ложным богам. Или демонам. А у большинства нет ни тех, ни других. Язычники остаются варварами. У них полно дурацких фетишей вроде красивых жестянок на колесах и золотых часов, которые отмеряют время, оставшееся до смерти. И жертвы приносятся «цивилизованно» – на алтари довольства, сытости, удобства, богатства и власти. Однако эти бедняги и понятия не имеют о подлинной власти, которая всегда правит из тени. Они до последнего момента не ощущают петли на шее. Карабкаясь вверх по трупам своих соплеменников, они все сильнее запутываются в паутине, чтобы тоже стать разменной монетой – но не здесь и не сейчас. Я уже говорил, что расплата неизбежна. В этом мало общего с религиозной догмой о воздаянии. Все гораздо проще. И страшнее.

Мне приходилось совершать жертвоприношение четырежды. Должен заметить, со временем ничего не меняется. И хотя тьма невежества вроде бы рассеивается, найти жертву в двадцать первом веке не сложнее, чем, например, в четырнадцатом. То, от чего прежде шарахались фанатики, боясь погубить свою «бессмертную» душу, современные слепцы хотят исследовать. Они жаждут обрести иные измерения, расширить сознание до границ Вселенной.

Что ж, слингеры помогают им в этом.

У меня был свой магазин, но не было своего дома. Я снимал номер в отеле. Когда-то давно подобное существование имело тоскливый привкус бездомности, но потом я понял, как оно похоже на жизнь вообще. Ты голым приходишь в этот мир, созданный кем-то до тебя; здесь все чужое, ничто не принадлежит тебе; вещи и предметы, окружающие человека, который мнит себя их владельцем, либо переживут его, либо он переживет их – и то, и другое означает, что на самом деле нет и не может быть никакого «владения». Ты занимаешь люкс в шикарном отеле или койку в ночлежке для бездомных – казалось бы, огромная разница, но и она постепенно нивелируется, утрачивает значение; в конце концов ты умираешь и освобождаешь место для следующего постояльца.

Я не испытывал особой печали, думая об этом. Бог и обстоятельства всех нас сделали странниками, а многих – бродягами поневоле. И сдается мне, большую часть бродяжьего племени составляют те, кто бежит от самого себя. Их положение безнадежно; порой они выглядят жалкими и смешными, цепляясь за то, чего нельзя удержать. Они закрывают глаза, пугаясь зияющей пустоты, и вслепую продираются по несуществующим лабиринтам.

В моих словах нет ни капли превосходства. Я сам такой же. Я не знаю, зачем я здесь, и не ведаю своего пути. Я одинок, но не думаю, что обрел бы свободу, если бы вдобавок тащил за собой жену и детей. Скорее наоборот. Да, я веду оседлую, скучную жизнь ничем не примечательного человека, но шарик-то вертится и летит вместе с Галактикой во Вселенной – огромный и в то же время такой крохотный отель, населенный призраками и их разорившимися наследниками. Ковчег отверженных, корабль обреченных – называйте как угодно. И когда я оглядываюсь на бесконечную, уходящую в прошлое цепь катастроф, я убеждаюсь только в одном: всякий «Титаник» рано или поздно находит свой айсберг.

Религия. Она способна дать бродяге приют – на время. Кажется, что ты наконец почувствовал твердую землю под ногами, обрел надежду, истину и вечность. Но однажды ты возвращаешься в ту точку, из которой отправился в путь, и видишь, что шел по кругу. Все это время ты находился на острове, и вот перед тобой снова океан: слепой, беспощадный, равнодушный к молитвам. Бесчеловечный... В лучшем случае ты плывешь от острова к острову, исследуя архипелаг Веры, – и если на это хватит жизни, ты посетишь их все, обойдешь вокруг и постигнешь их ограниченность. Тогда, возможно, тебе откроется нечто большее, лежащее за горизонтом всех островов: еще одно измерение, в которое проникает изгой, обреченный странствовать до конца своих дней.

Я не знаю, как называется это «большее». Я только чувствую, что оно есть. Оно напоминает о себе – к сожалению, очень редко. С возрастом все реже. Я становлюсь старым, циничным, тяжелым на подъем. Но я до сих пор еще испытываю неясную тревогу, глубинную тоску, и меня охватывает трепет при соприкосновении с тем, к чему стремится мой неприкаянный дух, посаженный на цепь повседневности.

Что угодно может содержать в себе напоминание: сновидение, весенний ветер, поцелуй женщины, улыбка старухи, крик птицы, боль, музыка, пейзаж, увиденный как бы впервые. Иногда постояльцы отеля получают письма и посылки. Никто не знает откуда. Просто однажды ты возвращаешься с очередной прогулки, и ночной портье вручает тебе конверт без обратного адреса, а в нем – лекарство. Или снотворное. Или яд. Или ничего.

Но пустой конверт – тоже напоминание. Возникает щемящее чувство непоправимой потери. Что-то упущено навсегда. Некий смысл ускользает, будто стремительная тень; всякий раз ты застаешь лишь подозрительное смазанное движение на краю сознания...

Или аромат. Чужой запах в запертом номере твоего одиночества. Кто-то побывал здесь в твое отсутствие. Пока ты спал. Тот, кто в отличие от тебя умеет проходить сквозь стены и годы и мгновенно преодолевать любые расстояния. Чужое тело – тоже не преграда. Возможно, это некая оторванная часть тебя самого, однако таинственного двойника не удается схватить за руку, чтобы стать с ним лицом к лицу и хорошенько расспросить обо всех тех местах, где он побывал, о прошлом, настоящем и будущем, о судьбе и предопределенности, о смерти и об оставшемся времени.

У меня во рту кисло от того, что ушла молодость, а вместе с ней и надежда. У меня во рту прах. Я пережевываю и глотаю пепел.

Но жизнь в отеле имеет и свои положительные стороны. Например, не нужно тратить время на уборку и ломать голову над тем, что бы такое приготовить на ужин. Если отель приличный, то прислуга похожа на призраков – ведет себя столь же ненавязчиво, тихо и незаметно. Каждый из этих людей – горничных, портье, коридорных – словно мое второе, порабощенное бытом «я». Они хотят всего лишь денег, поэтому с ними легко иметь дело. И наши отношения неподдельно просты и естественны.