Тереза Тур - Тайны отдела охраны музеев

— Ребенку пять месяцев. Няня говорит, что, когда она уходила, то говорила хозяйке, что памперсы заканчиваются. А та еще ответила, что заработалась совсем — и забыла купить. И что это не страшно — они с Машенькой — так дочку зовут — съездят и купят. — Продолжил рассказывать Алексей Васильевич.

— А когда это было?

— В ночь с двадцать седьмое на двадцать восьмое.

— И они во сколько за покупками в магазин направились?

— Что-то после часа ночи. Сейчас диск с записью видеокамер принесут — посмотрим точно.

— Так тут тоже видеокамеры есть? — удивился Старцев.

— Сейчас везде видеокамеры есть… А толку.

— И что охрана говорит?

— Была женщина, — поморщился следователь. — Поставила переноску с ребенком в машину. Открыла багажник — сумки поставить. Потом камера пару раз мигнула — и все. Машина на месте, ребенок на месте. Пакеты с покупками — в багажнике. Женщины нет. И, понимаешь, на записи помехи те же, что и в первом случае.

— А кто нашел ребенка?

— Местные труженики. Товарищ из солнечного зарубежья тележки собирал, увидел распахнутую дверь и подошел к машине.

— Вышлите мне в отдел записи с камер — тех, что были во дворе, и с этих, магазинных. Я еще своим покажу.

— Так что здесь было? — спросил Алексей Васильевич.

— Забрали ее. Я чувствую. Только не понимаю — кто… И посмотри, что получается — пропадают женщины раз в три дня. А что тогда тремя днями раньше? Это когда получается… Ночью с двадцать четвертого на двадцать пятое?

30 июня 12:45 Отделение полиции на набережной реки Фонтанки.

— Не знаю… Мутная эта девица. Виктория Максимовна Петрова, 1995 года рождения. Я думаю, что никуда она не исчезала. И, тем более, никто ее не похищал. Бросила коляску на улице перед подъездом — и свалила к какому-нибудь очередному хахалю. Вы знаете, какой у нее послужной список по малолетке? А что она к своим шестнадцати годам два аборта сделала? А на третий раз рожать надумала? Нет, я вам точно говорю: ударилась в загул, очнулась непонятно где непонятно кем… Тут и про ребенка вспомнила. А может, вспомнила только у нас, в отделении полиции, когда на нее дело завели за оставление в беспомощном состоянии. А сейчас, конечно, придумывает черти что!

Участковая — капитан полиции — немолодая крепенькая тетечка с кучеряшками — была эмоциональна. Видно было, что эта история задела даже ее — человека по долгу службы и жизненному опыту — достаточно равнодушного.

— А когда это случилось? — поинтересовался Егор Иванович.

— В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое.

— А нашлась она когда?

— Да кто ее знает! Задержали мы девушку-красавицу на квартире у ее соседей-алкоголиков двадцать восьмого утром. Говорят, что вроде бы пришла двадцать седьмого ночью.

— Через трое суток, если допустить, что она говорит правду.

— Нашли мы ее пьяную. Говорит, что так испугалась, что зашла к друзьям. Выпила — для просветления в мозгах. А тут мы!

— Давайте мы все-таки с ней поговорим, раз уж приехали, — обратился Старцев к представителям полиции.

— Давайте, — пожал плечами Алексей Васильевич.

Девочка была какая-то несчастная, потерянная. И очень-очень молоденькая. Старцев ожидал увидеть оторву, — бесстыжую и наглую. А увидел затюканное жизнью существо, и неожиданно для себя почувствовал жалость.

— Мне отдадут моего сына? — обратилась она к Старцеву, должно быть, почувствовав сочувствие в его глазах.

— Смотря, что вы сделали. И, самое главное, чего вы не делали…

— Я не пила в тот вечер, когда исчезла. Правда. — Девчонка оглядела слушающих и сосредоточилась на Старцеве, старательно не замечая остальных.

— Что вы помните?

— Мы гуляли с Вадиком перед сном…

— Вадик — это?

— Это мой сын. Да… Мы гуляли. Я трезвая была. Правда!

— А потом?

— Потом… — Девочка убрала патетику из голоса и заговорила обычно. Устало. — Потом я ничего не помню. Очнулась. Бреду по дороге… И, главное, не понимаю — день или ночь… Светло ведь.

— Дальше. Что было дальше?

— Я поймала машину, уговорила подвезти. Уехала к Паше… К друзьям, — пояснила она, увидев вопросительный взгляд Старцева. — Да! — Решительно закивала она. — У них я выпила. Я так испугалась… Какая-то тоска…

— И вы не помните, как и куда исчезли? Где были эти три дня? Как их провели? С кем?

— Тоска… Я помню тоску. По свету. По жизни. По маме…

— И это все? — уточнил Старцев.

— Все. — Печально кивнула девочка и усмехнулась, — похоже, я не сильно себе помогла?

— Увы… — не стал ее обманывать Старцев. И отправился к двери.

— Я помню запах, — пробормотала себе под нос девчонка, словно опасаясь, что ее кто-нибудь услышит. — Так покойники пахнут, когда их в закрытых гробах хоронят…

— А пошли-ка посмотрим место, откуда ты пропала. — Остановился в дверях Старцев. Сотрудник отдела музеев вспомнил, что об ужасном запахе тухлятины говорила ему вчера свидетельница.

— Вы ей поверили? — поинтересовалась у него участковая, а Алексей Васильевич вопросительно посмотрел. Они курили уже втроем, отпустив девицу.

— Если женщина, которая пропала у супермаркета, найдется на третьи сутки, то есть сегодня к ночи, то — да. Я бы ей поверил. А где ее ребенок?

— Мальчика забрала тетя этой красотки. Там история такая… Обычная. Жили-были две сестры. Погодки. Из самой обычной семьи. Неполной — папа рано умер. Одна стала врачом, профессором. А другая… Другую пришлось хоронить в закрытом гробу — пила с кем-то. Нашли в лесопарке — падение с высоты своего роста — что там вышло и с кем… Дочка, к сожалению, пошла в маму, не в тетю. Теперь оформляется лишение родительских прав, тетка хочет оставлять мальчика у себя. И честно говоря, я думаю, что ему там будет лучше. Даже если на этот раз Виктория говорила правду.

— А я думал, что такого в центре уже не осталось, — обратился Старцев к женщине-капитану, разглядывая двор. — Расселили да выкупили.

Питерские «колодцы»… Уходящие в небо грязно-желтые стены, запах мочи и помоев, — неприятный, конечно, но вместе с тем обладающий каким-то особым магнетизмом депрессивно-меланхолического транса. Вот она, визитная карточка знаменитой «достоевщины». В таком доме, под самой крышей — комнатка с архитектурой гробика. У стены кушетка с порванными пружинами, с желтым, как эти стены, выцветшем матрасом. На нем трясется в лихорадке молодой человек, охваченный граничащей с психозом тоской. Тонкие черты лица, восковая бледность рассвета белой ночи над Невой, шершавое, изъеденное молью полотно пальто, под которым тонкие, мерцающие голубой паутиной вен пальцы сжимают теплое, гладкое древко топора.