Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — властелин трех замков

Жуткая мысль тряхнула меня с головы до ног и заставила шире распахнуть глаза. А если все вечернее приснилось, как вот Санегерийя, вдруг да насчет кофе только мечта, — я ухватил жестянку и сделал мысленное усилие, как будто вот сейчас создаю этот горячий, черный как деготь напиток, аромат бьет в ноздри…

Жестянка потяжелела, могучий запах ударил в нос и моментально прочистил мозг. Я вдохнул еще и, задержав ароматы в себе, сделал первый глоток. И ликование обрушилось с такой силой, что едва не пустился в пляс.

Оглянулся, похолодел. На том месте, где вчера лег Черный пес, а отныне мой черненький такой Бобик, разлеглась огромная псина неимоверно странной расцветки: серая, как овчарка, только с короткой шерстью. На спине и боках странные полосы, что как будто выходят за пределы тела и тянутся еще на пару шагов. Я протер глаза, пес лежит на двух толстых жердях, накрыв их мощной грудью и брюхом, это они проступили на его коже, тоже ставшей неотличимой от земли. Это я сбоку вижу его отчетливо, да и то больше по тени, но для пролетающего над нами ястреба я сижу у костра один-одинешенек, никого и близко, если не считать коня в двух десятках шагов…

— Ни фига себе, — проговорил я. — Это ж каким тебя педигреем кормили… Не поспешил ли я тебя назвать Бобиком? Все хамелеоны подохнут от зависти! Ну и мимикрист ты, братец, я чуть заикой не стал…

Пес открыл глаз, зевнул, пасть распахнулась все такая же огненная, алмазами блеснули длинные клыки и острые как бритвы зубы. Он рывком поднялся на ноги, я замер, а он мигом оказался передо мной. Я искательно улыбнулся, он уперся лапами мне в грудь, я позорно завалился на спину, сверху нависла эта жуткая рожа, длинный горячий язык моментально облизал мне лицо.

— И я тебя люблю, — заверил я. — Давай почешу… вот так…

Он блаженно щурился, я чесал за ушами, поскреб спину, в голове — тысячи мыслей, наконец поманил его на зеленую траву, уложил и велел строго:

— Лежать!.. А теперь — хамелеонь! То есть хамелеонствуй… в смысле мимикрируй!.. Ну, сделай себя зеленым!.. Не понял? Сделай так, чтоб тебя не заметили!

Он долго не соображал, все пытался поиграть, стараясь понять правила новой игры, наконец вроде бы понял, затих и почти моментально весь стал не просто зеленым, но по всему телу пролегли стебельки, листочки, проступили сухие былинки, а на лапе расцвел игривый цветочек.

Я сказал торопливо:

— Молодец!.. Хорошо, молодец!.. Умница!.. Давай почешу… а теперь пойдем проверим еще…

Я уложил его у костра, где земля потемнела от копоти, пес послушно стал наполовину серым, а та часть, что на черном, также почернела, как будто обуглилась.

— Умница, — выдохнул я. — Молодец. Хорошо!.. Я люблю тебя, лапочка. И такой умненький, сразу схватываешь!..

Я осекся на полуслове. Шагах в двадцати от костра, наполовину скрытая кустами, брюхом кверху лежит огромная, похожая на гигантского крокодила ящерица. Толстая, с шипастой спиной, но белым нежным пузом, еще более нежным горлом, сейчас разорванным так, что голова почти отделилась от тела. От кончика хвоста и до носа не меньше, чем метров семь. Не ящерица, а гигантский крокодил, хотя по виду — ящерица. Кровь впиталась в землю, сейчас там лихорадочно копошились крупные жуки, то ли скатывая в комочки, то ли стараясь набросать земли сверху.

Холод пронзил меня с головы до ног. Я оглянулся на Зайчика, тот забрел в заросли и что-то ищет там, наверное, птичьи гнезда. Пес смотрит на меня с ожиданием.

— Молодец, — пролепетал я. — Молодец… хорошая собачка… Да, очень хорошая… Бог мой, я даже не думал, что хорошая настолько! Так ты еще и сторожить умеешь?.. Да что я, дурак, говорю… Собака сторожит всегда, без всякого приказа… Пес, ты же мне жизнь спас! Эта ящерица меня бы проглотила, как муху.

Я снова почесал, погладил, он блаженно щурил глаза. Все мы любим, когда нас чешут и гладят. Сколько ему, мелькнула мысль: месяцы или пара столетий? А то и тысячи лет? У собак нет ощущения времени, не знают, сколько хозяин отсутствовал: полчаса или неделю — и бросаются навстречу с такой неистовой радостью, словно не видели сто лет. Так что пес, возможно, бегает по лесам еще с очень давних времен…

Некоторое время я бросал палку, а когда он приносил, бросал как можно дальше, потом приучал сидеть, лежать, замирать, сторожить и все такое прочее, что вроде бы должны делать все городские собаки, за исключением бродячих. Пес всему обучался быстро, поразительно быстро. Настолько, что я заподозрил, что все это когда-то знал, даже знал и умел намного больше, но сейчас за чертову уйму времени одичал, растерял навыки, а из меня хреновый дрессировщик, тем более — реабилитатор.

— Завтракаем, — сказал я наконец, — и — в путь! Ты еще не передумал сопровождать меня? Ладно-ладно, это я так шутю, понимаешь? Ты только теперь не меняй цвет, беги таким же черненьким, так привычнее.

Часа два неслись по зеленой долине, очень мирной и цветущей, заприметили добротное село, дома из толстых бревен, все утопает в садах, пастух перегоняет на другое пастбище огромное стадо толстых ленивых коров, а от озера идут, важно гогоча, крупные белые гуси. С поля, со стороны садов, двигаются вереницами женщины, донесся веселый смех. Многие едут на подводах, сидят на краях, свесив босые ноги.

Из домов за околицу выбегают подростки, молодые девушки, совсем редко — немолодые женщины. У всех в руках хворостины, им навстречу двигается, поднимая пыль, ленивое стадо, мычащее, помахивающее хвостами, овода и слепни пользуются последним моментом. Со смехом и веселыми криками разбирают скотину, отделяют, гонят домой. Иных коров, как я заметил, никто не встретил, эти дорогу знают и двигаются прямо домой, там толчок лобастой головой в калитку, а дальше знакомый хлев, тихий и защищенный.

На телегах везут бревна, пойманную рыбу, забитую дичь, какую-то рыжую землю, рыхлую и неприятную… ну да, это же руда для кузницы, все стягиваются в село перед приходом ночи, когда нужно запереть все двери, обезопасить заклятиями от нечисти, а для защиты от волков спустить с цепи здоровенных злющих псов.

По дороге встретили несметное стадо овец, за ними неторопливо брел разомлевший от зноя пастух с длинным кнутовищем на плече, что свисало со спины и чертило на пыльной дороге причудливый след.

— Смерд, — сказал я строго, — ответствуй господину, что лежит в том направлении? Мне не хотелось бы и вторую ночь провести под открытым небом!

Он поклонился, опасливо посмотрел на моего коня, зело велик и страшен.

— Ваша милость, впереди река, за ней два села, оба беднее, чем наше!.. А брод не напротив, а ниже…

— Что насчет города? Чтоб в наличие постоялый двор, гостиница?