Анджей Сапковский - Божьи воины

— Не удержит их Прокоп, они его в поле разобьют. Он не выстоит. Их слишком много.

— Мадиамитяне и амаликитяне, когда напали на Галаад, — сказал Радим Тврдик, — были многочисленны, как саранча; верблюдам их не было числа, много было их, как песку на берегу моря[17]. А Гедеон во главе всего трехсот воинов разбил их и рассеял. Ибо боролся во имя Господа Бога, с Его именем на устах.

— Да, да, конечно. А сапожник Скуба победил вавельского дракона. Не смешивайте, милостивый пан, сказок с реальностью.

— Опыт учит, — добавил с кислой ухмылкой Вейднар, — что Господь, если уж вообще вмешивается, то встает скорее всего на сторону более сильных.

— Не сдержит крестовиков Прокоп, — задумчиво повторил Жировский, — Да, на сей раз, пан чех, даже сам Жижка вас не спас бы.

— Нет у Прокопа шансов! — фыркнул Куропатва. — На что угодно спорю. Слишком большая сила идет. С крестоносцами идут рыцари из Йоргеншильда, ордена Щита Святого Георгия, цвет европейского рыцарства. А папский легат ведет, кажется, сотни английских лучников. Ты, чех, слышал когда-нибудь об английских лучниках? У них луки с мужика длиной, бьют на пятьсот шагов. С такого расстояния продырявливают латы, пробивают кольчуги словно льняные рубашки, Хо-хо! Такой лучник ухитрится…

— А ухитрится, — спокойно прервал Тврдик, — такой лучник устоять на ногах, когда получит цепом по башке? Являлись уже сюда к нам разные способные, приходили всякой масти рыцари, но пока что ни один лоб не выдержал удара чешского цепа. Не пожелаете ли поспорить на это, господин поляк? Учтите, я утверждаю, что если заморский англичанин получит цепом по темечку, то второй уже раз заморский англичанин тетивы не натянет, потому как заморский англичанин уже будет заморским покойником. Если получится иначе — выигрыш ваш. На что поспорим?

— Они шапками вас закидают.

— Уже пытались, — заметил Рейневан. — Год назад. В воскресенье после святого Вита. Под Усти. Ты же был под Усти, господин Адам?

— Факт, — признал великопольчанин. — Был. Все мы были. И ты там был, Рейневан. Не забыл?

— Нет. Не забыл.

Солнце припекало жутко, с неба лился жар. Не было ничего видно. Туча пыли, поднятая копытами лошадей наступающего рыцарства, смешалась с плотным пороховым дымом, после залпа окутавшим весь внешний квадрат вагенбурга. По-над ревом бойцов и ржанием коней неожиданно взвился треск ломаемого дерева и крики торжества. Рейневан увидел, как из дыма помчались убегающие.

— Прорвались, — громко вздохнул Дзивиш Божек из Милетинка. — Разорвали телеги…

Гинек из Кольштейна выругался. Рогач из Дубе пытался усмирить хрипящего коня. У Прокопа Голого лицо было словно высечено из камня. Зигмунт Корыбутович побледнел до невозможности.

Из дыма с ревом ринулась броневая кавалерия, железные рыцари настигали бегущих гуситов, давили лошадьми, рубили и резали тех, кто не сумел спрятаться за внутренний квадрат телег. В пролом толпой врывались очередные тяжелые конники.

И в эту сбившуюся и толпящуюся в проломе гущу, прямо в морды коням, прямо в лица наездникам вдруг полыхнули пламенем и свинцом хуфницы и тарасницы, загрохотали гаковницы, гукнули пищали, плотной тучей сыпанули болты из арбалетов. Рухнули всадники с седел, рухнули кони, рухнули люди вместе с лошадьми, кавалерия сбилась в кучу с еще более смертоубийственным результатом. До покрытого дымом внутреннего четырехугольника добрались лишь немногочисленные латники, их тут же прикончили алебардами и цепами. Сразу после этого чехи с дикими воплями вывалились из-за телег, бурной контратакой ошеломив немцев и мгновенно вытеснив их за пределы пролома. Пролом тут же забаррикадировали телегами, на телеги взгромоздились арбалетчики и цепники. Снова загрохотали хуфницы, задымились стволы гаковниц. Загорелась ослепительным золотым огнем воздетая над тележным валом дароносица, сверкнул белизной штандарт с Чашей.

Ktoz jsu bozi bojovnkia zakona jeho!Prostez od Boha pomociA doufejte neho!

Пение гудело, крепчало и торжествующе неслось по-над вагенбургом. Пыль оседала за отступающей бронированной кавалерией.

Рогач из Дубе, уже зная, повернулся к ожидающим в строю конным гуситам, поднял булаву. Через мгновение то же самое проделал в сторону польской конницы Добко Пухала. Конным моравцам дал знак Ян Товачовский. Гинек из Кольштейна захлопнул забрало шлема.

С поля были слышны крики саксонских командиров, призывающих латников к очередной атаке на телеги. Но латники отступали, заворачивали лошадей.

— Бегуууууут! Немцы убегают!

— Вперед! Дави их! Гыр на них!! Прокоп Голый вздохнул, поднял голову.

— Теперь… — Он тяжело засопел. — Теперь уж их задницы — наши.

Рейневан покинул общество поляков и Радима довольно неожиданно — просто вдруг поднялся, распрощался и ушел. Коротким многозначительным взглядом объяснил Тврдику причину своего поведения, колдун моргнул. Он понял.

Район снова смердел кровью. «Вероятно, — подумал Рейневан, — несет от недалеких мясных лавок, со стороны Койцев и от Мясного Фримарка[18]. А может, нет? Может, это другая кровь».

Может, та, которая вспенила окружающие сточные канавы в сентябре 1422-го, когда улочка Железна и переулки вокруг нее стали ареной братоубийственных боев, когда антагонизм между Старым Мястом и Табором в очередной раз породил вооруженный конфликт. Много тогда пролилось на Желязной чешской крови. Достаточно много, чтобы все еще продолжать смердить.

Именно этот запах крови повысил его бдительность. Шпиков он не обнаружил, не заметил ничего подозрительного, никто из шагающих по улочкам чехов на шпика не походил. И все же Рейневан непрестанно чувствовал спиной чей-то взгляд. Получалось, что те, кто следил за ним, еще не устали от нудной рутины. «Хорошо, — подумал он. — Хорошо, паршивцы, я подброшу вам побольше этой рутины. Столько, что вам худо станет».

Он пошел по Козьной, узкой от кожевеннических лавчонок и мастерских. Несколько раз останавливался, прикидываясь, что заинтересовался товаром, украдкой оглядывался. Не заметил никого, похожего на шпика. Но знал, что где-то там они были.

Не доходя до Святого Гавла, свернул, зашел в проулок. Он направлялся к Каролинуму, своей родной школе. Ведь делая все как обычно, он направлялся именно туда, надеясь послушать какой-нибудь диспут. Он любил ходить на университетские диспуты и quodlibet[19]. Потому что, после того, как он в воскресенье Quasimodogeniti[20] принял первое после Пасхи 1426 года причастие в обеих видах, он приходил в lectorium ordinarium регулярно. Как истинный неофит он хотел как можно глубже познать тайники и сложности своей новой религии, а они как-то особенно легко усваивались им во время догматических споров, которые регулярно вели представители умеренного и консервативного крыла, сгруппировавшиеся вокруг мэтра Яна с Пшибрама, с представителями радикального крыла, то есть людьми из окружения Яна Рокицаны и Питера Пайна, англичанина, лолларда и виклифиста. Однако истинно взрывчатыми были те диспуты, на которые сходились стальные радикалы, те, что с Нового Мяста. Только тогда начиналось настоящее веселье. Рейневан был свидетелем того, как защищающего какую-то виклифскую догму Пайна назвали «скурвившимся инглишем» и закидали буряками. Как старика Кристиана из Прахатиц, почетного ректора университета, грозились утопить во Влтаве. Как бросили дохлого кота в седенького Петра из Младоновиц. Собравшаяся публика регулярно била друг друга по мордам, расквашивала носы и выбивала зубы не только внутри университета, но также и снаружи, перед Каролинумом, на Мясном Фримарке.